Возможно, ответил Уолтер; но как же быть с Айрин? Когда Присцилла вновь затронула эту тему, он сказал, что Моррис – превосходная мысль, вот только Айрин будет твердо против. Присцилла спросила: аесли она согласится? Тогда, сказал Уолтер, это превосходная мысль.

Присцилла записалась на встречу с Айрин. Она знала, что ей делать. Айрин не видела никакой причины делиться с кем-либо успехом Уолтера – даже с собственным братом. Присцилле придется замаскировать природу договоренности между Уолтером и Моррисом – она будет вынуждена солгать. Если впоследствии правда выйдет на поверхность, Айрин будет знать, кто морочил ей голову. Присцилла была согласна на такой риск, поскольку покамест выигрывала. Она успешно добилась Морриса, удержала Уолтера, оба они приняли ее план. Если претворение его в жизнь требовало лжи, она солжет и будет иметь дело с последствиями, когда они случатся. Если ее поймают, она будет утверждать, что ее не так поняла Айрин, или Уолтер, или оба. Возможно, придется драться. В ее положении драться есть за что.

Присцилла заверяла себя, провозглашая свою задачу по сути семантической. Если я могу отыскать правильные понятия, Уолтер будет считать мое предложение одним, Айрин – чем-то совсем другим. Как они будут разговаривать, обсуждая его? Какими словами пользоваться? Какие вопросы задавать? Определенные слова, вроде продавать, могут разрушить ее планы. «Айрин, Моррис только что продал мою „Последнюю герцогиню“»[114]. От возможности такого заявления Присцилла невольно содрогнулась. Временами ее обуревали сильнейшие сомнения. Она составляла списки всех слов, которые могут пригодиться в обсуждениях коммерческих сделок. Столькими другими понятиями заменить собою корявость продавать и покупать: управлять, заниматься, приглядывать, обеспечивать… Не этими ли самыми словами станут пользоваться Уолтер и Айрин? Предложение возникло из напряженной ситуации; им неизбежно будет по-прежнему отчасти неловко, а потому, скорее всего, они станут употреблять эвфемизмы. Присцилла предпочла ввериться своей удаче и своим спискам. Ей неплохо удастся следить за общением Уолтера с Айрин, чтобы предвидеть опасность.

Она подготовила специально для ушей Айрин такой вариант своего предложения, какой согласовывался бы со всем, что б ни сказали Моррис и Уолтер. Прибыв к назначенному часу в «Галерею Креймер», она ощущала в себе новую уверенность: она представляла Уолтера профессионально.

Присцилла сообщила Айрин, что Уолтер глубоко сожалеет об их разногласиях насчет «Подготовленного фортепиано». У него такое чувство, что в происшедшем нельзя винить ни его, ни Айрин. Нельзя ли подобные недоразумения в будущем предотвратить, прося некое третье лицо выступить арбитром в случае тех или иных отдельных картин? Он предлагает на эту роль ее брата. Что Айрин насчет этого думает? Особые полномочия Морриса будут задействованы лишь изредка…

–Моррис будет идеален,– перебила Айрин.– Я надеялась, что он согласится делать что-то подобное и для меня.

Присцилла не поняла этого замечания.

–Уолтер будет…

–Ему не требовалось мое одобрение. Хотелось бы мне, чтоб наш дорогуша понял уже наконец, что я работаю на него.– Айрин умолкла.– Почему он не поговорил со мной сам?

–Потому,– тут же ответила Присцилла,– что его смущала ваша размолвка. Потому я и согласилась посредничать.– Чувствуя себя профессионалкой, она решила тотчас же разыграть свою ставку:– Если вы ему сейчас позвоните, он будет в восторге.

У нее на глазах Айрин набрала номер.

–…так я для вас недостаточно хороша, мистер Трейл?– произнесла Айрин.– Вам нужно, чтобы за вами приглядывал мужчина…

Вешая трубку, она улыбалась. Присцилла, выходя из галереи,– тоже.

–Я это сделала как бы двусмысленно,– двусмысленно сообщила она Моррису.– Вы станете «принимать решения» по некоторым картинам. Смысл она уловила.

–Мисс Приз, вы звезда. Могу я поинтересоваться, зачем вам это?

–Я же вам сказала – чтобы копаться в ваших утонченных мозгах.

–На здоровье. А хотя б одна маленькая гаденькая причинка меня утешить?

–Я хочу Уолтера, сами знаете. Там слишком круто для таких соплячек, как я.

–И то. И вдобавок чем-нибудь похвастаться мамуле и папуле?

–Ох, ну, может. Чтоб Мод не надоедала.

Присцилле суждено было обрести и награды ощутимее. Моррис упорствовал в том, чтобы ей за проделанную работу платили деньги; ее готовность ему помогать бесплатно лишь отражала высокомерие, свойственное ее сословию. Он предложил ей процент от тех сделок, которые она готовила. На это она согласилась. Со временем отметила, до чего зависимой это ее сделало. Она принялась зарабатывать ощутимые суммы, а у него в последнее время стали случаться какие-то кардиологические «неудобства».

–Только не вздумайте мне тут умирать, мне еще столькому нужно у вас научиться! Кроме того, вы же знаете, что я не пригодна к найму ни у кого, кроме как у вас. Без вас я никто.

Тогда он ничего ей не ответил. Несколько дней спустя упомянул, что оформляет полис страхования жизни, где она указана бенефициаром. Присцилла разрыдалась. Моррис одарил ее одним из своих редких объятий.

–Дорогая Приз, подумайте, какой экстаз мне будет ассигновать вас из пустоты!

Завоевав себе Морриса, Присцилла, быть может, совершила свой самый внушительный подвиг. Умный, циничный, не доверявший женщинам, он дал маленькой шиксе завоевать его доверие одним лишь усилием воли. Он оправдывал это удочерение шармом Присциллы, ее верностью, полезностью, едва замечая ее чуждость для него – и до чего странно сам он поддался ее причудливой решимости.

Подход Присциллы к Айрин произвел впечатление на Уолтера, укрепив его тягу к ней толикой уважения. Когда она просила предоставить Моррису работу, ему бывало трудно ей отказать. Хоть она и не просила часто (в итоге Моррис не продал ни одной его картины), сами работы порой много что значили для него – хотя бы потому, что были новыми. Присцилла в таких случаях сражалась с Уолтером упорно, и его согласие тогда становилось как инструментом, так и мерой ее силы. Разве он ей не обещал? Неужели он не способен ей доверять? Он ее не любит? От каждой такой победы она становилась чуточку уверенней в своем месте в жизни Уолтера, и как бы для того, чтобы доказать непревзойденность этого места, она бросила себе вызов – убедить его, что ему следует отдать Моррису портрет Элизабет. На это потребовалась вся ее сноровка и чуть больше недели, чтобы истощился его отказ, сопротивление, нежелание. Однажды утром она проснулась и увидела, что на стене мастерской портрета больше нет, а стоит он у передней двери, завернутый в целлофановое полотно. Впервые с самого ее приезда сюда в сентябре Присцилла почувствовала, что может назвать этот большой город, в котором живет, своим.

Уолтер, несомненно, любил Присциллу, и, возможно, ему даже нравилось ей уступать. Если его и раздражало, что приходится отказываться от определенных картин, вел он слишком уж деятельную жизнь, и подобные потери случались довольно редко, чтобы он подолгу из-за них переживал; кроме того, в конце концов, так он помогает Моррису. Портрет Элизабет вместе с тем он считал своим первобытным, самодельным тотемом; как однажды написала сама Присцилла, тот был не только его, но и им самим. Рано поутру в тот день он вспомнил о блистательно точной копии, которую написала Фиби. Для нее эта копия была трудом любви – любви к Уолтеру и к его творчеству. Она не станет возражать, что он немного попользуется им для своей защиты. Пока Присцилла спала, Уолтер, убрав оригинал подальше с глаз, оставил копию там, где она уж точно ее увидит. Она торжествующе отвезла ее Моррису, не успел догореть тот день.