Он плыл по теплым и зачарованным морям, словно счастливый одинокий тюлень, и потому едва ли ощутил дрожь удивления, когда поймал нечто вроде отзывчивой ласки, как будто кто-то мечтательно поигрывал острием его наслажденья.

Уолтер вспомнил, где он, и открыл глаза. На его бедрах лежала кашемировая шаль, которую Айрин носила с собой,– и лежала она, как предгорья Альп. Сама Айрин сидела и безотрывно смотрела на музыкантов, которые натиском брали «Dies irae»[108]. Пальцы ее были крепко сцеплены вместе, она решительно втянула слабо подрагивавшую нижнюю губу между зубов.

Уолтер громко застонал. Он уж точно достиг того возраста, когда способен держать ширинку застегнутой. Кратко захотелось ему, чтобы грудь его пронзил кинжал или пешня. Но коли смерти под рукою не было, он обратился в бегство. Поднимаясь, собрал шаль вокруг своей неукротимой эрекции и порысил по залитому солнцем пространству, где не пройти было от человеческих препятствий, которые он огибал спешно, однако умело, словно ас слалома или бегун по пересеченной местности. Хода не сбавлял, покуда не добрался до большого города и собственной мастерской.

Несколько утр просыпался он в корчах стыда, как будто стыд был кошкой, готовой прыгнуть ему на живот в тот же миг, как он очнется. Из мастерской он не показывал носа до четверга. Когда же в первой половине того дня появился в «Галерее Креймер», Айрин сразу же завела его к себе в кабинет. Закрыв за собой дверь, она села на кожаный диван и поманила Уолтера к ней подсесть. Наблюдая за его лицом мрачнее тучи, она поймала себя на том, что снова улыбается.

–Я подумал, что вот это лучше вам вернуть.

Айрин приняла шаль.

–Что с вами случилось?

–Ох, ничего. Просто хотелось умереть. И до сих пор хочется.

–Почему вы сбежали? Никто же не возражал. Au contraire[109], мы все сочли вас весьма внушительным.

Уолтер поднял на нее взгляд. Если и было ему мучительно от того, что над его страданиями посмеиваются, прощение Айрин предлагало ему восхитительный покой. Уолтер выдавил смешок.

–Все это из-за вас, между прочим.– Он беспомощно заглянул ей в карие глаза. Она ничего не ответила. Он расстегнул джинсы и вытянул теперь уже увядший пенис.– И до сих пор так. Он весь ваш.

Айрин вспыхнула и не перестала улыбаться.

–Ох, батюшки!– Она покачала головой. Уолтер взял ее за правую руку и положил член ей на ладонь, где тот упокоился тихо, как мышка.– Батюшки!– повторила она.– Такой маленький, такой миленький!– Нагнувшись, она провела по нему губами – с легким чмоком детского поцелуя. В дверь кто-то постучал. Уолтер уступил место делам.

В тот вечер Айрин исчезла. Четыре недели, почти до конца августа, ее нигде невозможно было найти – ни на работе, ни дома. Уолтер тщетно добивался чего-то от ее друзей; даже его друзья ничем не могли ему помочь, даже Фиби.

В начале августа он узнал, что Айрин – в каком-то тайном убежище на севере штата. Больше этого он не выяснил ничего. Айрин оставалась в безопасности с Луизой, своей старой и по-прежнему дорогой подругой, которая дала слово укрывать ее от ее сбрендившего ухажера столько, сколько это будет необходимо.

Об Уолтере Присцилла впервые услыхала, когда ей исполнилось пятнадцать. Старый мистер Прюэлл показывал ей портреты лошадей, которыми владел. Говорил о человеке, написавшем их, с такой теплотой, что Присцилле стало любопытно.

–Он был примерно твоих лет. Прирожденный талант.

–Он еще рисует лошадок?

–Еще рисует вообще. Теперь он этим зарабатывает. Славный человек.

–А лошадок он еще рисует?

–Уже нет. Стал бы миллионером. Но ему хотелось добиться успеха, ну, обычным художником. Забавно: сжеребцами или кроликами он бы справился, но дай ему тарелку с яблоками или человека, и он бы не знал, с чего начать. Элизабет все это изменила.

Конечно же, Присцилле захотелось услышать про Элизабет.

–Она была на несколько лет старше Уолтера – и очень смышленая. Привлекательная к тому же – крупная, симпатичная и изящная, как кошка. Любила лошадей. Уолтер однажды познакомился с нею на бегах и, мне кажется, решил, что она отчасти лошадь. Ко второму заезду их было уже водой не разлить. Но просто добрые друзья, они никогда не… так и не влюбились друг в дружку. В ней было ровно то, что требовалось ему,– она была человеческим животным. Следующую неделю-другую она ему позировала каждый день. Должно быть, он сделал десятки набросков – и наконец написал ее портрет маслом.

Присцилла сочла этот казус неотразимо романтичным, пусть даже Элизабет и Уолтер остались просто друзьями. В последующие годы она часто расспрашивала о них друзей семьи, и к тому времени, как ее преподавательница истории искусства в колледже сообщила ей, что Уолтера ждет неминуемая слава, Присцилла уже накопила о нем значительные познания. Преподавательница Присциллы, уже воспитавшая интерес к Уолтеру в Фиби, радикально отличалась в своих подходах от тех зажиточных семейств, в среде которых выросла Присцилла. То, что Уолтером восторгались и она, и, скажем, мистер Прюэлл, придавало весомости Присциллиной сентиментальной зачарованности им. Уолтер переехал из мира фантазии и старческих воспоминаний в мир героев из плоти и крови, попал к звездам баскетбола, актерам и кандидатам в президенты. Присцилла согласилась сделать его темой своей выпускной работы.

Чем больше Присцилла узнавала и думала об Уолтере, тем более чуть ли не убеждена становилась, что его уже знает. (Впоследствии ей нравилось заявлять, что ее работа свела их вместе.) По мере того как возрастало ее знание его творчества, она последовательно переводила это знание в такие понятия, какие могла бы счесть своими. К картинам Присцилла относилась как к дверям: ей хотелось знать, что находится за ними. В искусстве Уолтера она ощущала мощь и не умела принять того, что ее источник может оказаться обнаружен в самой краске. Его следовало находить, полагала она, в каком-то необычайном переживании, которое выражала картина. Так у нее и развилась ее теория об Уолтере и Женщине.

Присцилла рассчитывала, что работа эта предоставит ей доступ к самому Уолтеру. Ожидание ее подкрепилось, когда помощницей Уолтера стала Фиби. Пусть даже и не были они близкими подругами, но знались с детства, учились в одном колледже и как девушки, начинающие жить в большом мире, предрасположены были друг дружке помогать. С Фиби в качестве посредницы Присцилла рассчитывала познакомиться с Уолтером без промедления.

Она позвонила Фиби вскоре после выпускной церемонии. Та ответила, что с радостью передаст Уолтеру «Женскую фигуру в американском искусстве нового времени». Присцилле нужно только занести работу ей в студию в следующий четверг. Присцилла спросила, не может ли она отдать ее Уолтеру сама. Когда он обычно бывает дома? Какой он вообще? У Фиби с ним роман? Фиби ответила ей: