Целый день крошечные фигурки сновали по пляжу в ожидании прилива: пусть бы вода забрала кита обратно в глубину. Люди цепляли к лодкам сети, пытались вытолкать кита в воду. Но гигантское животное лежало бессильным грузом, равнодушным к жизни телом. Ничего удивительного, что человек воспринимал это как самоубийство. Прибыла небольшая группа активистов, которые считали, что киту надо позволить умереть. Почему самоубийство должно быть сомнительной привилегией человека? Возможно, жизнь каждого живого существа имеет свои незримые границы и, переступив их, исчерпывается сама собой. Это следует учесть в создаваемой в Сиднее или Брисбене «Всемирной декларации прав животных». Дорогие братья, мы даем вам право на добровольную смерть.

Возле умирающего кита собирались какие-то подозрительные шаманы, которые совершали над ним ритуалы, съезжались фотолюбители и охотники за сенсациями. Учительница из деревенской школы привела на экскурсию свой класс, а потом дети рисовали «Прощание с китом».

Обычно кит умирал несколько дней. За это время жители побережья свыкались с присутствием спокойного величественного существа, обладающего неведомой человеку волей. Кто-то придумывал для него имя, обычно человеческое. Приезжали местные телевизионщики, в смерти кита принимала участие вся страна, да что там страна — весь мир (благодаря спутниковому телевидению). Информацией об этом персонаже заканчивались все последние известия на трех континентах. По этому случаю показывали фильмы о глобальном потеплении и экологии. В телестудиях собирались для дискуссий ученые, а политики включали вопрос охраны природы в свои предвыборные программы.

Почему так происходит? На этот вопрос отвечали ихтиологи и экологи, каждый выдвигал свою гипотезу. Нарушение системы эхолокации. Загрязнение воды. Подводные ядерные испытания, в которых не признается ни одно государство. А может, это добровольная смерть — как бывает у слонов? Старость? Разочарование в жизни? На мозг млекопитающих оказывает воздействие темнота. Недавно ученые обнаружили, как мало отличаются друг от друга мозг кита и человека, более того, мозг кита имеет области, которых homo sapiens лишен, — причем преимущества касаются лучшей, наиболее развитой части лобных долей.

Наконец смерть становилась фактом, и мертвое тело следовало убрать с пляжа. Это происходило уже не на глазах у толпы — без свидетелей. Специальная команда в ярко-зеленых куртках резала тело, погружала на прицепы и вывозила в неизвестном направлении. Возможно, существуют специальные кладбища для китов.

Касатка Билли утопился в воздухе.

Люди безутешны.

Но порой кита удавалось спасти. После долгих усилий и самоотверженного труда десятков добровольцев животное делало глубокий вдох и возвращалось в открытый океан. С берега было видно, как кит радостно выстреливает в небо своим знаменитым фонтаном и уходит на глубину. Пляж ликовал.

Через несколько недель кита отлавливали у японского побережья и превращали его нежное красивое тело в консервы для собак.

Она собирается уже несколько дней. В комнате на ковре кучками лежат вещи. Чтобы подойти к кровати, ей приходится пробираться между ними, вот она и бродит среди стопочек маек, трусов, носков, свернутых клубочками, брюк, аккуратно сложенных по шву, и нескольких книг на дорогу — всяких там модных романов, на которые дома никогда не хватает времени. Еще теплый свитер и зимние ботинки, купленные специально для этой поездки — она ведь угодит в самый разгар зимы.

Вещи как вещи — непостижимые мягкие личиночные шкурки многоразового использования, защитные футляры для хрупкого тела пятидесяти с лишним лет, комбинезоны, оберегающие от солнечных лучей и любопытных взглядов. Вещи, без которых не обойдешься во время долгого или очень далекого, как сейчас, — на край света — путешествия. Она раскладывала их на полу, сверяясь со списком, который — в редкие свободные минуты — начала составлять уже давно, как только поняла, что поездки не избежать. Дал слово — держи.

Аккуратно складывая вещи в красный чемодан на колесиках, она была вынуждена признать: нужно ей немного. С каждым годом все меньше. Постепенно отпадала необходимость в платьях, шампунях, лаке для ногтей и всех маникюрных принадлежностях, сережках, дорожном утюге, сигаретах. В этом году она обнаружила, что может не брать с собой прокладки.

— Не провожай меня, — сказала она мужчине, повернувшему к ней заспанное лицо. — Я возьму такси.

Тыльной стороной ладони она провела по его нежным бледным векам и поцеловала в щеку.

— Позвони, когда будешь на месте, а то я с ума сойду, — пробормотал мужчина и уронил голову на подушку. Он пришел из больницы, после ночного дежурства, у них там что-то случилось — умер пациент.

Она натянула черные брюки и черную льняную блузку. Надела ботинки, перекинула через плечо ремень сумки. И теперь неподвижно стояла в коридоре, сама не зная зачем. В ее семье была традиция: перед дорогой на мгновение присесть — давний польский обычай, еще с Кресов, но здесь, в этой маленькой прихожей, сидеть негде — нет ни одного стула. Так что она стояла и подводила внутренние часы, форматировала таймер, можно сказать, в мировом масштабе, настраивала великое «сейчас» — мясистый хронометр, глухо тикающий в такт ее дыханию. И вдруг, как бы решившись, схватила чемодан за ручку, словно зазевавшегося ребенка, и настежь распахнула дверь. Всё. Старт. Она в пути.

Смуглый таксист аккуратно поставил ее сумку в багажник. Некоторые его жесты показались лишними, чересчур фамильярными — ей привиделось, что, укладывая в машину чемодан, таксист нежно его погладил.

— Итак, в путь? — спросил он с улыбкой, обнажив крупные белые зубы.

Она ответила утвердительно. Таксист улыбнулся еще шире — в этом ему любезно помогло зеркало заднего вида.

— В Европу, — коротко пояснила она, и водитель полувосклицанием-полувздохом выразил свой восторг.

Они ехали по шоссе вдоль залива — как раз начался отлив, и вода медленно обнажала каменистое, усеянное ракушками дно. Солнце слепило и обжигало — нужно беречь кожу. Она с тревогой подумала о растениях в своем саду: будет ли муж поливать их, как обещал, о мандаринах (дождутся ли они ее возвращения — тогда можно будет сделать мармелад), о финиках, которые как раз поспевают, и о травах, изгнанных в самое засушливое место, поближе к камням, но, кажется, ничего не имевших против, — эстрагон вырос в этом году небывалых размеров. Его терпким и свежим ароматом пропиталось даже висевшее в саду белье.

— Десять, — сказал таксист. Она заплатила.

На местном аэродроме она показала билет девушкам за стойкой, и багаж ее немедленно отправился к цели. Сама она осталась и, прихватив рюкзак, сразу не спеша пошла к самолету, в который уже карабкались сонные люди — с детьми, с собаками, с набитыми едой пакетами.

Когда маленький самолет поднялся в воздух, чтобы перенести ее на центральный аэродром, из иллюминатора открылся такой чудесный вид, что на мгновение она испытала подъем. «Испытать подъем» — смешное устаревшее выражение, сейчас особенно забавное, ведь она и в самом деле поднялась — до самых облаков. Островки, песчаные пляжи — она ощущала их своими, точно так же, как собственные ладони и ступни, это ей принадлежали море, сворачивавшееся у берега в пенистые рулоны, пятнышки кораблей и лодок, плавная волнистая береговая линия. God’s Zone — так называли свой остров его обитатели. Зона Господа Бога. Он перебрался сюда, прихватив с собой всю красоту мира. И теперь раздает ее местным жителям даром, ничего не требуя взамен.