В лицее она уже твердо решила стать биологом и с увлечением занималась биологией и химией. На уроках русского языка сплетничала и обменивалась записочками с одноклассницами. На польском отчаянно скучала, пока в десятом классе не влюбилась в мальчика из параллельного класса, который носил те же имя и фамилию, что и автор письма, и лицо которого она теперь пыталась припомнить. Так что, пожалуй, о позитивизме и «Молодой Польше»[108]она узнала немного.

Ее ежедневный маршрут — это путь маятника по плавной дуге, восемь километров по берегу, туда и обратно, из дома на работу и с работы домой. Море — неизменный участник этих поездок, так что путешествие ее вполне можно назвать морским круизом.

Однако на работе она забывала о письмах, занималась только своими делами, которые не оставляли времени для туманных воспоминаний. Отъезжая от дома и вливаясь в поток автомобилей на шоссе, она всегда испытывала легкое возбуждение — столько всего предстояло сделать в лаборатории и в офисе. При виде знакомых очертаний низкого застекленного здания ее сознание переключалось, мозг начинал работать более продуктивно и сосредоточенно, словно хорошо смазанный мотор, верный и надежный.

Она участвовала в большом проекте по борьбе с вредителями — ласками и опоссумами, легкомысленно завезенными сюда человеком и теперь уничтожавшими эндемические популяции птиц (главным образом животные поедали птичьи яйца).

Она работала в группе, тестировавшей яды для этих мелких млекопитающих. Отраву вводили в яйца — приманку, которую оставляли в специальных деревянных клетках в лесах и в буше, яд должен быть быстродействующим, гуманным и к тому же мгновенно распадаться, чтобы падалью не отравились популяции насекомых. Кристально чистый яд, совершенно безопасный для окружающего мира, нацеленный только на вредителей, на один тип организма, самонейтрализующийся после выполнения задания. Джеймс Бонд экологии.

В этом и заключалась ее работа. Она создала такое вещество — разрабатывала его уже семь лет.

Откуда-то он про это знал. Наверняка вычитал в Интернете, там все есть. Если тебя нет в Интернете, ты, можно сказать, не существуешь. Должно быть хотя бы одно краткое упоминание — ну хоть в списке выпускников лицея. А ее найти труда не составляет — она ведь даже не меняла фамилию. Так что, вероятно, он просто набрал ее в «гугле», и компьютер тут же выдал несколько страниц результатов: статьи, расписание занятий со студентами, экологическая деятельность. Сначала она думала, что поэтому он ей и написал. И простодушно вступила в виртуальный спор.

Спалось в огромном трансконтинентальном самолете плохо. Ноги немели и отекали. Она погружалась в короткую дрему, еще больше дезориентировавшую ее во времени. Может ли ночь быть такой длинной? — удивляется человеческое тело, растерянное, оторванное от земли. От привычной среды обитания, где солнце всходит и заходит, а эпифиз, этот сокровенный третий глаз, тщательно фиксирует его движение по небосклону. Когда в конце концов начинает светать, голос самолетных двигателей меняется. Ухо уже привыкло к тенору, теперь начинают звучать более низкие регистры, баритоны и басы, наконец, неожиданно быстро, большая машина ловко опускается на землю.

Она по рукаву идет в здание аэропорта и чувствует, какой горячий здесь воздух — он протискивается в щели, липкий, влажный, легкие отказываются его зачерпывать. Как хорошо, что ей не придется иметь с ним дело. Следующий самолет улетает почти через шесть часов, она собирается провести все это время в аэропорту, поспать и подремать, пытаясь осознать себя во времени. После этого ее ждут еще полсуток полета.

Она часто размышляла о мужчине, который прислал ей по электронной почте это неожиданное послание. А потом еще одно, после чего завязалась переписка, полная недомолвок и домыслов. О таких вещах не пишут напрямик, но по отношению к людям, с которыми мы когда-то состояли в тесной физической связи, действует принцип своеобразной лояльности. Так ей показалось. Потому ли он к ней обратился? Естественно. Утрата девичества — событие одноразовое и необратимое, неповторимое это делает его значимым, хочешь ты того или нет, несмотря на все логические доводы. Она хорошо помнила, как это произошло: мгновенная острая боль, разрыв, даже странно, что причиной тому столь нежное и совсем не остроконечное орудие.

Еще она помнит большие, бежево-серые университетские корпуса, мрачную аптеку, где всегда горел свет, вне зависимости от погоды и времени года, и старинные коричневые банки с этикетками, педантично описывающими содержимое. Желтые пластинки таблеток от головной боли, связанные резинкой по шесть штук. Она помнит приятную обтекаемую форму телефонных аппаратов — эбонитовых, обычно черных или цвета красного дерева, без диска, с ручкой, звонок которых напоминал маленький торнадо, зарождающийся где-то в длинных туннелях кабелей и призывающий нужный голос.

Ее удивляет, что она так отчетливо все это видит — впервые в жизни. Наверное, начинает стареть — говорят, в старости пробуждаются те закоулки мозга, которые всю жизнь тщательно фиксировали все события. Прежде у нее не было времени задуматься над прошлым, казавшимся ей размытой кинопленкой. Теперь эта пленка крутится медленнее, и можно различить детали: все-таки человеческий мозг — потрясающая машина. В нем сохранилась даже маленькая коричневая сумочка, довоенная, доставшаяся от матери, с мягкими перегородками из прорезиненного материала и прелестным металлическим замочком, похожим на драгоценную брошку. Внутри сумочка была гладкой и прохладной, и когда она засовывала туда руку, ей казалось, что там находится некий временной тупик, мертвое русло.

Другой самолет, тот, что должен перенести ее в Европу, — еще больше, двухэтажный. В нем летят отдохнувшие загорелые туристы. Они пытаются втиснуть на полки для ручной клади экзотические сувениры: высокий бубен, покрытый этническим узором, шляпу из морской травы, деревянного Будду. Она сидит в середине ряда, зажатая между двумя женщинами, — очень неудобно. Откидывается на спинку кресла, хотя знает, что все равно не уснет.

Они приехали учиться из одного городка: он изучал философию, а она — биологию. Они встречались каждый день после занятий, немного ошарашенные мегаполисом. Растерянные. Порой тайком проникали друг к другу в общежитие, однажды — теперь она это вспомнила — он даже залез на второй этаж по водосточной трубе. Она помнит номер комнаты: 321. Но жизнь в большом городе и учеба в университете продолжались всего год, сразу после сессии ее семья уехала. Отец продал свой кабинет за гроши: стоматологическое кресло, застекленные металлические витрины, автоклавы и инструменты. Кстати, интересно, где теперь все это? На помойке? По-прежнему ли облупливается кремовая краска? Мать продавала мебель. Не то чтобы отчаянно или печально, но была в этом избавлении от имущества некая тревога — все-таки начало новой жизни… Родители были младше, чем она теперь (а тогда они казались ей совсем стариками), готовы к приключениям, все равно где — в Швеции, Австралии да хоть на Мадагаскаре, где угодно, лишь бы подальше от этого северного, промозглого, отдающего клаустрофобией существования в абсурдной, неприветливой коммунистической стране конца шестидесятых. Отец твердил, что человек здесь жить не может, хотя потом всю оставшуюся жизнь сходил с ума от ностальгии. А ей хотелось уехать, в самом деле хотелось, как любой девятнадцатилетней девчонке — шагнуть в открытый мир.