Тюрен записывал на клочке бумаги, листок в его пальцах дрожал. Слишком много новых деталей после четырехлетней пустоты.

– И… Вы говорили про полицию… Почему?

– Иногда посетители приходят ночью. Чтобы помолиться, проникнуться религиозной атмосферой или просто подышать чистым воздухом. Эти двое оставались здесь долго, очень долго. Это меня заинтриговало. В какой-то момент я даже решил, что они ушли, а я не заметил… Но… потом услышал голоса в глубине крытой галереи… И… потихоньку пошел туда… Они проникли в боковое помещение, примыкающее к галерее. Света не было, только их карманный фонарик. И тогда я увидел… кровь.

Лейтенант слегка напрягся:

– Кровь?

– Когда я подошел, мужчина склонился над ней. В руке он держал… скальпель. И бинты. Он… он кромсал ее!

– Живот, да?

Ризничий вытаращил глаза:

– Откуда вы знаете?

– Не важно. Продолжайте, пожалуйста.

Офицер полиции подошел к каменному парапету и глянул на прямоугольный двор внизу. Ему не удавалось увидеть Манон. По стенам крытой галереи плясали призрачные тени проносящихся в небе облаков.

– Совершенно сюрреалистическое зрелище, – объяснял сторож. – Женщина была крайне возбуждена, в ногах у нее лежала развернутая карта дорог Франции. А она не переставая говорила о монахах. Да, именно так. О монахах. Я хотел вмешаться, потому что она… она пыталась оттолкнуть мужчину. Он не давал ей шевельнуться! Крепко держал, уродуя ей живот!

Эрве Тюрен уже едва владел собой. Как бы ему хотелось, чтобы Фредерик Муане сейчас был здесь, под рукой. Он бы выбил у него всю правду, до последнего зуба.

Ризничий указал на свой лоб:

– И вот, когда я подошел, мужчина ударил меня фонариком, и они убежали, взявшись за руки.

Тюрен был озадачен, чтобы не сказать ошарашен. Муане без колебаний ударил ризничего. Неужели речь идет об одном и том же человеке? Что бы могло оправдать такой поступок? До какой степени этот человек манипулирует сестрой?

– Но, – продолжал сторож, – в спешке они уронили клочок бумаги. Листок с точным изображением спирали, начертанной на могиле Бернулли. Спирали и… этих странных крестов… К несчастью, у меня больше нет той бу…

– Каких странных крестов?

– Семь крестов, прямо на спирали, которые, полагаю, были нацарапаны правонарушителями лет пять-шесть назад. Зачем? Поди знай. У людей нынче ни к чему не осталось почтения…

– Семь крестов, лет пять-шесть назад? Вы уверены?

– Абсолютно.

– Не может быть! Я должен это видеть!

Не раздумывая, Тюрен бросился вниз по лестнице, а потом свернул влево.

Очередная неожиданность.

Ниша, где была Манон… Пусто…

Она исчезла.

– Манон!

Нет ответа. Только эхо его собственного отчаяния. Он, задыхаясь, бросился ко входу, ладони стали влажными.

Снова Мюнстерплац, он лихорадочным взглядом обшарил площадь. Несколько торопливых силуэтов. Первые капли дождя, разбивающиеся о мостовую. Никаких следов Манон ни справа, ни слева, ни впереди.

– Этого не может быть! Манон!

Он вернулся в собор и поспешил к овальной плите из черного металла, украшенной изображением земного шара, виноградных листьев, эмблемами и латинскими надписями. В нижней части – закрученная спираль, по которой вились буквы знаменитой надписи: «Eadem mutata resurgo» – «Изменяясь, я вновь воскресаю, подобная себе».

В нишу зашел ризничий. Приблизившись к плите, он кончиком пальца указал на математическую форму:

– Предполагаю, что сегодня она снова пришла скопировать эту спираль. Взгляните, вот кресты…

Эрве Тюрен в отчаянии оперся о стену.

На плите по всей длине спирали были процарапаны шесть крестов, а седьмой находился на ее кончике.

Семь убийств, совершенных Профессором. Шесть – поблизости, а одно – гораздо дальше. Существовала ли между ними связь? Именно это и следовало прочесть? Все это путешествие ради царапин на спирали?

Почему Фредерик Муане действовал таким образом? Откуда такая жестокость? Какую тайну он пытался скрыть? От своей сестры, от остальных?

Почему сегодня Профессор привел их сюда? Кем был тот, кто напал на Манон? Кто ее защитник?

Сделав фотографию цифровой камерой, Тюрен принялся обследовать каждую форму, каждое слово эпитафии. По-латыни: «C. S. Iacobus Bernoulli, mathematicus incomparabilis, acad. Basil»[30] – и так далее.

Он озабоченно повернулся к сторожу:

– А монахи, о которых она говорила… вас это наводит на какие-то мысли? Потому что в ту пресловутую ночь брат вырезал на ее животе: «Отправляйся к Глупцам, неподалеку от Монахов».

– Нет, эта фраза мне ни о чем не говорит. Не понимаю, что монахи могут иметь общего и с этой спиралью, и с какими-то психами? Я думаю, что скорее следует искать связь с картой Франции, которая лежала возле ее ног. Но вот сказать, какую именно связь, увы, не могу. Возможно, она искала какое-то особое место? Связанное со спиралью Бернулли?

– Да, но какую связь, черт возьми? И какое место?

– А, ну…

– Чертовы математики!

Эрве Тюрен сердился на себя за то, что оставил Манон одну. В ее состоянии она была хуже, чем ребенок, оказавшийся рядом с газовой плитой.

Эта кретинка исчезла в недрах Базеля.

Одна, без памяти и, возможно, с решением загадки.

Совершенно очевидно, Профессор расставил ей западню.

И она вот-вот бросится в волчью пасть.

– Лейтенант Тюрен?

– Да.

– Энебель у аппарата. Я попыталась связаться с Манон, но она, должно быть, отключила телефон. Есть новости?

Люси пошла в кухню, зажав мобильник между ухом и плечом. Вытащила мисочки из микроволновки, поставила их перед уже одетыми Кларой и Жюльеттой и достала с полки пачку хлопьев.

– У нас тут… небольшая проблема, – набрав в легкие воздуха, признался Тюрен.

Люси замерла, не выпуская из рук оставшиеся со вчерашнего дня грязные детские бутылочки. Что-то в голосе Тюрена заставляло предполагать худшее.

– Что за проблема?

– Манон… Она… исчезла.

Люси бросила рожки в раковину и вцепилась в телефон:

– Что вы такое несете?

На том конце голос сыщика, хриплый, отрывистый, характерный для курильщиков:

– Всего на мгновение… ослабил внимание. Она хуже ребенка. Я мчусь к вокзалу… как знать… Послушайте… Необходимо любой ценой задержать… Фредерика Муане.