Нет, наёмник не мучался тяжкими думами, не перемалывал жерновами разума уже рассыпавшееся в пыль. Он наслаждался, дышал каждой секундой, что мог ещё обнимать нежную ворожею, пил время, пока ещё сам оберегал хрупкую беззащитную девчонку. И Санторий, непрестанно ноющий и шмыгающий носом, казался куском этого счастья, как ломящая от неудобного сна спина становилась частью удовольствия пробудиться на рассвете, когда первым здороваешься со светилом и разминаешь затёкшие с ночи суставы.

Каждую секунду, каждое мгновение, заползающий под драную куртку мороз и покалывающее застуженное ухо — он ценил всё это. И он со всем этим прощался.

Потому что до места оставался один дневной переход.

Зимнее солнце быстро кренилось к западу, удлиняя тени, затемняя лес, точно выпуская на волю голодных тварей. Каждая чёрная клякса у корней ёлки казалась ледяной полыньёй, на которую и глянуть страшно, не то что ступить. Конечно, никто не наблюдал за ними из укрытия, разве белка али горностай притаился, выжидая, пока страшные четвероногие и многоголовые существа пройдут мимо. Но опять ночевать на морозе всё одно не тянуло. Тем более, что наёмник не зря всматривался в подозрительно вильнувший поворот: на опушке, зарывшись в наметённый сугроб, с крышей, словно накрытой белой когтистой лапищей огромного чудовища, стояла добротная изба с горящим золотом оконцем. Наёмник с готовностью завернул лошадь.

— Ты что?! — Санни попытался нагнать, но на узкой тропке кобылкам никак было не разминуться. — А если там худой кто? Разбойники, убивцы, нехорошие люди?

Выехав на утоптанный пятачок, судя по запаху, ведущий к конюшне, наёмник не преминул дождаться приятеля и покровительственно похлопал его по плечу:

— Санни, друг мой, мы — троица изголодавших и замёрзших путников, оружных и злых. Если от кого и стоит ждать худого, то именно от нас.

— Обалдеть! — восхитился Санторий. Верд подбоченился: неужто такую убедительную речь толкнул? Но служитель отметил иное: — Это самое длинное, что ты говорил со времени нашего с тобой знакомства!

— Зато тебя не заткнуть, — привычно коротко отбрехался друг.

Одна Талла с лёгкостью принялась играть новую роль:

— Ура-а-а! Мы теперь разбойники, да? Будем грабить? Чур пленных не брать! — и с готовностью ломанулась к дверям, вооружённая лишь ароматной еловой веточкой, отломленной по пути.

Верд удержал её за воротник, развернул.

— Дурная, — нахмурил он покрытые инеем брови, чтобы не рассмеяться. Свернул белоснежную косу в тугую тяжёлую гульку, неловко спрятал под шапку. — Отрезать бы к шваргам. А то ровно белая ворона с ней.

Талла легкомысленно увернулась, поправляя убор и натягивая до ушей:

— А, пыталась уже. Наутро опять отрастает. Волшебство, не иначе.

Кляча скептически пошевелила ушами, и Санни с ней согласился:

— Колдунья ж бледная, что смерть. Разве в сугробе её прятать…

— Все зимой бледные, — насупился Верд. Позаботился называется, а они ещё и недовольны! — Ежели кому в чащобе уютнее, — милости прошу.

Служитель неуклюже спешился, посмотрел направо, где полыхал жёлтым теплом квадрат окна, налево, на ощерившийся чёрный ельник, и заключил:

— Ну, если не присматриваться, то и ничего такая маскировка.

Наёмник устало вздохнул, входя в незапертую дверь вслед за толстячком.

— Здравствуйте! — шумно поздоровалась дурная, привлекая к себе всё внимание, которое так старались отвести спутники. — А мы вас грабить будем! — и, поразмыслив, уточнила: — Можно?

Охотник стукнул себя по лбу и молча дёрнул девчонку назад, закрывая плечом.

Домишко оказался небольшеньким, простеньким, но добротным. Уважение внушал и длинный крепкий стол, исполосованный годами и глубокими царапинами, и низенький закопчённый потолок, по периметру увешанный защитными оберегами, причём, как знаками Богов, так и древними, забытыми ныне символами, и плетёнками чеснока, видать, для кухни.

Так же внушительно выглядели немногочисленные посетители, хмуро, но без лишней злости покосившиеся на пришельцев. Покосились — да и вернулись кто к кружке, кто к починке сапога. Грабить так грабить. Эка невидаль?

Верд сходу распознал в низком и крепком, как и сам домишко, мужике хозяина. Он сидел особняком, не за общим столом, а за подобием прилавка, скрывающего всю нижнюю и наверняка не менее внушительную, чем верхняя, половину туловища. Хозяин был лохмат и кудряв, причём зарос так основательно, что для начала Верд принял его за медведя, а потом отметил, что, скорее всего, мужик ещё и не женат, ибо ни одна баба не выдержала бы не расчесать эдакие колтуны и не выбрать из них мусор. Это же не обломки костей из каштановой поросли торчат, верно?

При описанных габаритах на морде (подобную ряху лицом назвать язык не повернётся) харчевника удивительно уместно смотрелись крошечные круглые очки, какие в городах носит разве что приближённая к правителю знать. Волосатые лапищи бережно сжимали кажущуюся на их фоне малюсенькой мягенькую книжонку. Проигнорировав свежих посетителей, медведь послюнявил мизинец и осторожно перелистнул страницу. Обуявшие его эмоции скрыть не удалось: глаза округлились, намереваясь покинуть орбиты, челюсть отвисла, а из бороды выпала и стукнула о прилавок куриная косточка. Верд молча поднял её двумя пальцами, отбросил и позволил себе, опершись локтями о столешницу, подцепить обложку.

Читал он плохо. Не тому учили солдат в Крепости, но всё ж звание десятника обязывало худо-бедно грамоту знать:

— «Ма-ма по-не-во-ле»? — удивлённо по слогам прочитал он.

— «Мама поневоле, или невеста ледяного дракона», — ревниво поправил бугай.

— Где дракона?! — испуганно подпрыгнул Санни.

— Невеста? Дайте посмотреть! — воодушевлённо подскочила колдунья.

Мужик едва не зарычал, защищая драгоценность, но всё ж позволил девушке заглянуть в текст и со знанием дела принялся рассказывать, кто в наполненной романтикой сказочке вынашивает дитятку, а кто мерзавец, что к концу книги обязательно исправится.

— Кх-кх, — прервал идиллию Верд. — Так что у вас с ночлегом?

Медведь переглянулся с Таллой.

— Простите, пожалуйста, — чуть покраснела та, — он у нас страшный вояка и считает, что всем надо грубить. Думает, что так серьёзнее выглядит.

Это-то он страшный?! А кто с порога заявил, что разбойничать собрался? С трудом подавив желание стукнуть кулаком об стол, охотник поправился:

— Доброго дня, друг…

— Ой, да ну тебя! — отмахнулся медведь, возвращаясь к книге. Оторвался ещё на секунду: — Вон там, за занавесью общая комната. Найдёшь лежак — ложись. Не найдёшь — дай пинка мелкому, постелит. В кухне похлёбка варится.

Санторий предпочёл, пока не выгнали, погреть зад у очага, и только теперь вновь подал голос:

— Так вы, уважаемый, постоялый двор держите?