– Тут вы воочию видите, – сказал доктор Лит, заметив мое удивление, – то, о чем я вам рассказывал в нашей первой беседе, когда вы сверху обозревали город, а именно: роскошь нашей публичной и общественной жизни, сравнительно с простотой нашей частной жизни, и тот контраст, который в этом отношении представляют XIX и XX столетия. Чтобы избавиться от излишнего бремени, дома мы держим при себе только то, что необходимо для нашего комфорта, но в нашей общественной жизни вы увидите такие убранства и роскошь, какие доселе никогда не ведомы были миру. Все промышленные и всякие другие профессиональные общества имеют свои клубы, столь же обширные, как это здание, а также дома за городом, в горах, на берегу моря, для охоты и отдыха во время каникул.

* * *

Примечание. В конце XIX столетия нуждающиеся молодые люди некоторых местных колледжей для заработка денег на уплату за учение ввели в обычаи поступление в гостиницы в качестве кельнеров на время долгих летних вакаций. В защиту их от критики, служившей отражением современных предрассудков, благодаря которым считалось, будто бы люди, добровольно ваявшиеся за подобное занятие, не могли быть джентльменами, доказывалось, что, напротив того, эти люди заслуживают похвалы, так как своим примером они поддерживают достоинство всякого честного и необходимого труда. Такого рода аргументация указывает на сбивчивость понятий некоторых из моих бывших современников. Служба кельнеров в гостиницах нуждалась в защите не более других способов поисков себе пропитания, но рассуждение о достоинстве какого-либо труда при господствовавшей тогда системе являлось чистейшим абсурдом. Продажа труда за наивысшую цену, какая только давалась, не могла быть ни в каком случае достойнее продажи товаров по такой же наивысшей цене. И то и другое являлось коммерческими сделками, измерявшимися коммерческой меркой. Назначая денежную плату за свой труд, работник принимал и денежную мерку для этого труда и, таким образом, отказывался от всякой претензии подвергаться какой-либо иной оценке. Это грязное пятно, которое подобная необходимость налагала на самую благородную и возвышенную службу, доставляло много горести людям благородной души, но зло это было неизбежно. Как бы ни было высоко достоинство известного труда, необходимость торговать им по рыночным ценам являлась неустранимой. Доктор одинаково должен был продавать свое лечение, как и все остальные. Если бы от меня потребовали указать на особенное счастье, каким более всего отличается этот век от того, когда я впервые увидел свет, то я сказал бы, что, по-моему, оно состоит именно в достоинстве, какое теперь стали придавать труду, отказавшись от назначения за него цены и уничтоживши рынок навсегда. Требуя от каждого только наилучшего, предоставили одному Богу быть его высшим Судьею и, признав честь единственной наградой за всякую удачную работу, стали всякие заслуги отмечать тем отличием, каким в мое время отмечались только заслуги солдата.

Осматривая дом, мы добрались и до библиотеки, где не могли устоять против соблазна в виде роскошных кожаных кресел, которыми она была обставлена, и уселись в одной в уставленных книгами ниш, намереваясь отдохнут и поболтать[12].

– Юдифь говорит, что вы все утро провели в библиотеке, – заметила миссис Лит. – Знаете ли, мистер Вест, по-моему, вы счастливейший человек из всех смертных, вам можно позавидовать.

– Хотелось бы мне знать почему? – возразил я.

– Потому что книги последнего столетия будут для вас новостью, – отвечала она. – У вас при чтении будет столько захватывающего интереса, что в течение пяти лет вам едва ли останется время на пищу. Ах, что бы я дала, если бы мне еще предстояло читать романы Беррьяна или Несмита, мама, – прибавила Юдифь.

– Да, или поэмы Оатса, или «Прошедшее и настоящее», или «Вначале», или… я могла бы назвать несколько книг, из которых за каждую можно отдать год жизни! – с энтузиазмом воскликнула миссис Лит.

– Отсюда я заключаю, что в это столетие написано много хороших литературных произведений.

– Да, – сказал доктор Лит, – это была эра беспримерного умственного блеска. По всему вероятию, человечество дотоле никогда не испытывало такого нравственного и материального развития, столь громадного по объему и столь ограниченного по времени, как в начале этого столетия, при переходе от старого порядка к новому. Когда люди стали понимать всю громадность счастья, выпавшего на их долю, и убедились, что пережитый ими переворот явился не только улучшением их положения в частности, но и доведением человеческого рода до высшей ступени существования, с неограниченной перспективой прогресса, тогда умы их дошли до такого напряжения всех своих способностей, о каком средневековое Возрождение может дать лишь слабое понятие. Затем наступила эпоха механических изобретений, ученых открытий, творчества в областях искусства, музыки и литературы, эпоха беспримерная за все время существования мира.

– А вот кстати, – сказал я, – мы заговорили о литературе; каким образом издаются теперь книги? Тоже нацией?

– Конечно.

– Но как же вы эго устраиваете? Издает ли государство все, что ему доставляется, само собой разумеется, на общественный счет, или оно удерживает за собою право цензуры и печатается только то, что одобряется ею?

– Ни то ни другое. Отделение книгопечатания не облечено цензорской властью. Оно обязано печатать все, что ему доставляется, но печатает только под условием, если автор платит издержки по изданию из своего кредита. Он должен заплатить за привилегию обращаться к обществу, и если он имеет сказать что-либо достойное внимания, то, надо полагать, он охотно подчинится этому. Конечно, будь доходы неравными, как в старые времена, это правило давало бы возможность авторства исключительно людям богатым, но так как денежные средства граждан одинаковы, то это правило служит только мерилом силы побуждений писателя. Стоимость издания книги среднего формата может быть покрыта из годового кредита путем сбережения и некоторых лишений. Изданная книга выставляется нациею на продажу.

– Полагаю, что в пользу автора, как и у нас, отчисляется известный процент, – заметила, я.

– Не совсем, как у вас, – возразил доктор Лит, – а все-таки он получает. Цена каждой книги определяется стоимостью всего издания вместе с процентным вознаграждением автора, который сам назначает размер своего процента. Если он назначает его слишком высоким – он сам себе повредит, так как на книгу не найдется покупателей. Сумма, приносимая ему этими процентами, вносится в его кредит и освобождается от другой обязательной службы нации до тех пор, пока ему хватает этого кредита в размере пайка на содержание каждого гражданина. В случае успеха книги он получает отпуск на несколько месяцев, на год, на два или три; если же в этот период времени он еще напишет удачную вещь, отпуск продолжается до тех пор, пока он может считать себя обеспеченным от сбыта книга. Автор, располагающий большим кругом читателей, может содержать себя пером в продолжение всего периода службы, и степень литературного таланта автора, установленная общественным мнением, является для него мерилом возможности посвятить себя литературной деятельности. В этом отношении в конечных результатах наша система мало разнится от вашей, но у нас есть два весьма важных преимущества. Во-первых, в силу высокого уровня общего образования в настоящее время «глас народа» насчет действительного достоинства литературной производительности имеет решающее значение, что в ваше время было совершенно немыслимо. Во-вторых, теперь нет места для какой бы то ни было системы фаворитизма, которая так или иначе могла бы помешать признанию истинной заслуги. Каждому автору предоставляется совершенно одинаковая возможность предлагать свой труд на суд общественный. Судя по жалобам писателей вашего времени, это безусловное равенство условий имело бы для них большую цену.