Прохожих в тот час было еще много – навстречу нам шли мастеровые, женщины со стертыми усталостью лицами, двое или трое гуляк, которые едва держались на ногах, офицер с поднятым воротником... В черной воде канала дробился и дрожал лунный свет, на перекрестке городовой отчитывал извозчика, который опрокинул пролетку. Лошадь лежала на дороге, тяжело дыша, и бока ее мерно раздувались и опускались. Когда мы проходили мимо, она повернула голову и проводила нас таким осмысленным, почти человеческим взглядом, что поневоле мне стало не по себе.

Запахло дешевыми духами, тень в более чем открытом платье отлепилась от стены и засмеялась, но тотчас же заметила, что я со спутницей, и вновь провалилась в ночь. Быстрой походкой нас обогнал спешащий куда-то чиновник, хор певчих под предводительством осанистого дьякона заколыхался мимо и свернул к небольшой церкви. Я ощутил капли дождя на своем лице и смахнул их рукавом.

– Нам сюда, – сказала Амалия.

* * *

Огромный, выстроенный покоем[49]особняк бесстыдно глядел на нас своими незашторенными желтыми окнами. Парадная дверь была распахнута настежь, к подъезду то и дело подкатывали щегольские коляски и ландо.

– Вы не передумали? – спросил я у Амалии.

Молодая женщина отрицательно покачала головой.

Волны света, на всех лестницах – мягкие ковры, вдоль перил – цветы, выписанные из Ниццы. Здесь было все, о чем мечтает скромный мещанин вечерами в своей плохонькой, продуваемой ветрами квартирке, которую он делит с семьей, клопами и мышиным выводком, прочно обосновавшимся под полом. Тяжелые сверкающие люстры, картины на стенах, фонтан из шампанского посреди зала, вышколенная прислуга, а женщины... Ах! Почти все они были слишком молоды, слишком красивы и слишком уверены в себе, чтобы быть порядочными.

Человек Рубинштейна не солгал нам: в особняке и в самом деле затевался грандиозный вечер, и, судя по лицам, которые я видел вокруг, здесь собрались все петербургские аферисты, шулера, мошенники и шантажисты. Их спутницы, щеголявшие в более чем открытых нарядах, представляли почетный цех содержанок и представительниц древнейшей профессии. Для солидности общество было разбавлено несколькими актерами, парой журналистов и необъятной толщины китайцем, которого сопровождала черноволосая прелестница с голой спиной. На ее шее переливалось, притягивая завистливые взоры присутствующих дам, тяжелое ожерелье в три ряда, а в сложной прическе мерцали бриллиантовые шпильки.

– Что-то мне все это не нравится... – внезапно остановился я и повернулся к своей спутнице. – Может быть, еще не поздно уйти?

– Куда это вы собираетесь уйти, а? – промурлыкал голос над моим ухом.

В следующее мгновение я увидел Акробата. Он широко улыбался – теперь уже как кот, который съел не одну, а две миски сметаны.

– Что тут за сборище? – спросил я у него, указывая на окружающих нас людей.

Акробат поднял брови.

– У господина Рубинштейна сегодня день рождения, – пояснил он. – По такому случаю он устроил торжественный прием, на который пригласил всех своих друзей.

Я покосился на Амалию.

– Боюсь, мы не заслужили чести быть его друзьями, – обронила она иронически. – Помнится, вы говорили что-то об игре...

– Не так скоро, госпожа баронесса, – ласково откликнулся Акробат. – Лиу!

От толпы гостей отделилась маленькая, стройная китаянка в черном платье. Она взглянула на Амалию и улыбнулась. Я заметил, что моей спутнице ее улыбка не понравилась.

– Наши вернулись? – спросил у нее Акробат.

– Вернулись, – без малейшего намека на акцент ответила китаянка. – Утверждают, что госпожа баронесса и (последовала ядовитая улыбка в мою сторону) ее друг выполнили условия, которые были им выдвинуты.

– Они не пытались известить кого-нибудь, подать какой-нибудь знак?

– Наши друзья утверждают, что нет.

– Приятно иметь дело с честными людьми, – заключил Акробат, оборачиваясь к нам. – А теперь попрошу вас сдать оружие.

– Простите? – быстро спросил я.

– Ну, не могу же я пропустить вас к хозяину с вашими громоздкими револьверами, – промурлыкал этот рыжий кот в человеческом облике. – Еще, не ровен час, приключится что-нибудь... Оружие, пожалуйста.

Амалия едва заметно кивнула. Я вынул револьвер, доставшийся мне от таинственной мадемуазель Плесси, и не без сожаления отдал его Акробату.

– Вот и прекрасно... Теперь ваш черед, госпожа Корф.

Амалия вздернула подбородок.

– У меня ничего нет, – сухо сказала она.

– Позвольте вам не поверить, – все так же ласково молвил Акробат, и его глаза засветились. – Я же прекрасно помню тот замечательный образчик огнестрельного оружия, который вам угодно было наставить на меня в квартире Альфреда.

– А сейчас у меня его нет, – парировала Амалия. – И что же вы собираетесь предпринять? Будете меня обыскивать?

– Я не могу обыскивать даму, это неприлично, – вздохнул Акробат. – Для подобных дел у нас есть, – он поглядел на китаянку, – Лиу.

Амалия вспыхнула.

– Вы не посмеете! – почти прошипела она.

– Я – нет, а Лиу – да, – ответил рыжий мерзавец. – Подумайте сами, баронесса: вы ведь хотите увидеть чертежи? Вот и решайте, что вам дороже.

Повисла томительная пауза. Наконец Амалия сквозь зубы промолвила: «Ну, хорошо», залезла в какой-то скрытый карман своего платья и извлекла оттуда оружие. Акробат одобрительно кивнул и отдал его китаянке. Мой револьвер он спрятал себе в карман.

– Вот и прекрасно, – одобрил он. – Полагаю, больше вам ничего не надо разъяснять. Но повторю: вы получите чертежи только в том случае, если сумеете выиграть их у господина Рубинштейна в честной игре. Если же вы попытаетесь завладеть чертежами как-то иначе или в разгар веселья вдруг появятся ваши друзья из Особой службы, господа из сыскной полиции или кто-нибудь еще, не обессудьте, но о чертежах вам придется забыть. Я понятно изъясняюсь?

– Понятнее не бывает, – кивнул я.

– Кстати, где ваш хозяин? – поинтересовалась Амалия. – В конце концов, мы тоже гости, а он так и не соизволил появиться. – Баронесса нахмурилась. – Или на самом деле Рубинштейн – это вы?

– Нет, – проговорил чей-то голос позади нас. – Рубинштейн – это я.

Сразу же оговорюсь, что я мало что знал о Рубинштейне. Мой университетский товарищ, работавший в сыске, только мельком упомянул о нем в связи с Альфредом. Поэтому, естественно, когда шел с баронессой Корф на встречу с ним, пытался хотя бы приблизительно представить себе человека, поставившего столь оригинальные условия сделки. Почему-то мне рисовался господин ростовщического вида, с надменным мясистым лицом, в возрасте от сорока до пятидесяти лет, холеный, приземистый, благоухающий дорогими сигарами и иланг-илангом, одетый в безупречно сшитый костюм, со сверкающими запонками и имеющий по два кольца на каждом пальце. Однако из всего набросанного моим воображением с действительностью совпала разве что одна черта – последняя.