– Неужели?

– Я серьезно. Обязательно что-то случается, и – бум – весь мир переворачивается с ног на голову. Возьмите, например, Первую мировую войну.

Эви покачала головой, не в силах сдержать улыбку. Ее сын был похож на всех ее студентов.

– История учит только одному – в ней ничего не случается. Никогда. Ни единого эпизода. Просто все люди поступают так, как считают наилучшим, не осознавая, что, черт возьми, они делают.

Сет удивленно вскинул брови – это его явно не убедило.

– Например, атомную бомбу? – улыбнулся он.

Эви фыркнула. Ее взгляд упал на его тарелку, где нож и вилка были брошены как попало, словно у какого-нибудь водопроводчика, а не лежали наискосок, параллельно друг другу.

– Стотысячный раз тебе говорю, положи их правильно.

Улыбка исчезла.

– Какая разница, мама.

– Есть разница.

Сет закатил глаза:

– Папа. Скажи маме. Ведь все равно, как лежат нож и вилка. Так или иначе они попадут в раковину.

– Есть разница между правильным и неправильным, – настаивала Эви. Она совсем не хотела так заканчивать ужин, но ничего не могла с собой поделать. – Всего лишь.

– Папа, – он обратился за поддержкой к Полу, – это же нелогично.

Вместо ответа Пол очень медленно передвинул нож и вилку у себя на тарелке, чтобы они лежали параллельно друг другу. Сет так же демонстративно встал, взял свою тарелку и тарелку отца, отнес на кухню и поставил в раковину.

Затем выскользнул из кухни и вернулся в свою комнату. Эви и Пол услышали стук закрывающейся двери.

Эви встала со своей тарелкой в руке и вдруг почувствовала себя чужой за собственным столом – нелепость какая-то. Она вышла на кухню и повернула ручку крана, чтобы горячей водой смыть с тарелки жир.

Пол встал из-за стола и последовал за ней.

– Мне не нравится, что Сет совсем не умеет себя вести.

– Он подросток.

– Но он думает, что это смешно, что хорошие манеры не для него.

Пол не ответил.

– Несколько поколений его предков знали, как вести себя за столом, когда каким ножом пользоваться, когда поворачиваться к соседу справа, когда задавать вопрос, как наклонять супницу… – Она умолкла. Потом собрала остатки мяса и фасоли, застрявшие в сливе раковины, и вода из крана с громким стуком ударилась о металл. Сверкал алюминий. В голове звучал голос бабушки, которая наставляла их всех, когда они сидели за столом на острове Крокетт. Она прекрасно помнила их лица. А Сет не имел представления, кто они такие. Я Шлезингер, сказал он.

«Как быстро мир нас забывает, с болью подумала она. Два, возможно, три поколения мы были живы. А потом осталось только имя или – ее взгляд упал на стулья двоюродной бабушки Минервы, которые часовыми стояли вдоль стены, – немного мебели».

– Господи, – вслух сказала она. – Послушай меня.

– Я слушаю.

Она повернулась и увидела, что Пол пристально смотрит на нее; он стоял совершенно неподвижно и ждал, пока она разберется со своими мыслями.

– Я не враг, – тихо сказал он.

– Но ты не видишь того, что вижу я, – с грустью возразила она. – Так было всегда.

– Раньше ты вела борьбу с миром, со своим миром. Что случилось с Эви на бастионах?

Она покачала головой.

– Ты сражалась, Эви, а теперь…

– Что теперь?

– Ты отступаешь, Эви… и я не знаю, как тебя остановить.

– Что? Вовсе нет.

– Ты хочешь раствориться в прошлом.

– О. – Она прищурилась. – Я поняла. Это снова об острове.

– Нет. Гораздо шире.

Она пристально разглядывала его.

– Пожалуй, да.

– Хочешь поговорить об острове? Если отвлечься от того, откуда он у тебя, он просто нам не по карману, и это главное, – тихо сказал Пол. – Не по карману.

– Тогда мы проиграли. Я проиграла.

Он застонал.

– Ты не понимаешь, – беспомощно произнесла Эви. – Все именно так. Мы должны держаться за него, а иначе…

– Что здесь понимать? Твоя мать умерла, и тебе ее не хватает. В этом все дело.

Ее сердце гулко стучало в груди.

– Не только.

– Тогда в чем?

– Ты слышал Сета. – Она скрестила руки. – Ты слышал, что он сказал.

– Что именно?

– У нас есть остров, – повторила она. – Как будто это знак отличия. Или талисман.

– Он ребенок. Для ребенка там рай. Он многое забывает. – Пол покачал головой. – Но ты же помнишь, как все было? Бабушка на одном конце стола смотрит, как твой отец все время подливает себе виски. Мать и тетя Эвелин стараются поддерживать разговор. На всех давит эта тяжесть – быть Милтонами. Мы делаем это, но не делаем то. И твой отец продолжает пить, пока не падает со стула. Если хочешь переделать это место под себя, вперед. Но я за это платить не буду. Я не собираюсь «пускать по миру» Сета, чтобы все это сохранить. Я отказываюсь. Это гиблое место. Ты совсем не такая – и это бессмысленная битва, Эви.

– Пошел ты, – устало огрызнулась она.

– Ну вот. – В его голосе слышалось облегчение.

– А если все же не бессмысленная? – тихо спросила она. – Мамина битва.

Пол покачал головой:

– Насколько я мог видеть, твоя мать ни с чем не сражалась. Когда я думаю о ней, то представляю себе человека, который встречает сильный ветер с улыбкой на лице.

Эви знала, о чем он думает. Ее мать входила в любую комнату, высоко подняв голову, вздернув подбородок, с улыбкой на губах. Решительная. Во всеоружии.

– В любом случае я не могу все бросить прямо сейчас. Понимаешь, не могу.

– Почему?

– Из-за мамы. Без острова… она исчезнет. Просто исчезнет. Как дым. А я кое-что ей задолжала.

– Что?

– Не знаю. – Эви покачала головой. – Единственное, что я знаю, – на острове мама оживала. Становилась собой.

Она умолкла.

– И она ускользнула от меня. Всю жизнь я старалась не быть такой, как она, чтобы меня не принимали за нее, а теперь, когда ее нет, мне больше всего хочется усадить ее рядом с собой и спросить.

– Что?

– Что случилось?

Пол молчал.

– Что с ней случилось? – продолжила она. – Огонек жизни в ней все слабел и слабел, а последние годы едва теплился. Как будто вообще не зажигался.

– Но она же вышла замуж. У нее была ты.