– Никто вас не видел, я сам догадался, – улыбаясь,произнес Горецкий. – И если вы сейчас откровенно ответите на мои вопросы,муж не узнает, что вы закладывали ростовщику золотое кольцо с топазом.

– Муж не должен знать, что оно вообще у меня есть! –с досадой воскликнула Нинетт.

– Итак, в тот день вы встали пораньше и тайком от мужапобежали выкупать свое колечко, – начал Горецкий. – Поймите,сударыня, мне совершенно неинтересно, откуда вы взяли на это деньги и кто вамих дал.

– В таком случае – да, я действительно пришла утромвыкупать кольцо. Я дождалась, когда его служанка, эта старая карга, уйдет набазар, и постучала.

– Он сам открыл вам дверь?

– Разумеется, в доме больше никого не было. Он неочень-то обрадовался, когда меня увидел – еще бы, он-то небось думал, что я неприду, и кольцо достанется ему. Но все же провел меня в лавку и стал рыться всвоих дурацких книгах. А я достала деньги и ждала, когда он отдаст мне кольцо.Но этот мерзкий старый жулик вдруг покачал головой и заявил, что я просрочила.Почему, интересно знать? Да потому, что я отдавала кольцо в залог двадцатогоянваря на тридцать дней. А сегодня двадцатое февраля. Но я, видите ли, забыла,что в январе не тридцать дней, а тридцать один. Стало быть, срок уплаты прошел,и кольцо он мне не отдаст.

– Как же вы забыли? – посочувствовал француженкеГорецкий.

– Да ничего я не забыла! – воскликнула она. –Просто этот отвратительный старикашка говорит, что берет залог на месяц, а сампишет – тридцать дней. Мерзкий, мерзкий обманщик, поделом ему!

Она вдруг замолчала и испуганно посмотрела на Горецкого:

– Надеюсь, вы не думаете, что это я его убила?

– Что вы, сударыня, у меня и в мыслях этого небыло! – искренне воскликнул он. – Но как же вы вышли из такоготрудного положения?

– О, я не потеряла головы! – самодовольно ответилаНинетт. – Я не стала плакать и умолять. Я пригрозила, что приведу своеголюбовника, который служит в оккупационной службе. Старик нарушал законы,поэтому испугался, хотя и не очень-то мне поверил. Но решил не связыватьсяиз-за такой мелочи, как кольцо. Поэтому он сказал, что если я заплачу процентыза месяц и еще за один день, то смогу забрать кольцо. Противный крохобор!

– Мадам, вы очень находчивая женщина! – восхитилсяГорецкий.

– Ведь я же француженка, мосье, – скромнопотупилась Нинетт. – Я отдала этому кровопийце все деньги, что были у меняв этот момент, – выскребла последнюю мелочь. Он швырнул мне кольцо, и явышла.

– Что же было дальше? – вежливо, но настойчивоспросил Горецкий.

– Это все, мосье.

Полковник Горецкий вздохнул и взял ее за руку.

– Дорогая мадам, не нужно меня разочаровывать, –ровным голосом произнес он и снял пенсне, – я же знаю, что произошло ещечто-то важное.

Нинетт подумала немного, поглядела в его проницательныежесткие глаза.

– Мосье действительно обещает, что никто про это неузнает? – доверительно прошептала она. – Иначе у меня могут бытьнеприятности.

– Даю вам честное слово, – заверил Горецкий.

– Денег у меня не было даже на извозчика, я страшноразозлилась и пошла пешком. Но, пройдя два квартала, хватилась перчатки. Яподумала, что потеряла перчатку там, у ростовщика, когда рылась в карманах впоисках денег, и решила вернуться в лавку. Не хватало еще из-за этого старогокровопийцы лишиться совершенно новых перчаток, которые я покупала в Парнасе уВерсье!

– Полностью с вами согласен, – вставилГорецкий. – Итак…

– Итак, я повернулась и пошла обратно. Но заметила, ещене подойдя к лавке, что туда проскользнула мужская фигура.

– Так-так, – глаза у Горецкого заблестели.

– Это был мужчина, худощавый, мне показалось попоходке, что он достаточно молод.

– Как он был одет?

– Что-то полувоенное… – неуверенно ответилаНинетт, – лица я не разглядела. Но когда я подошла к лавке, оказалось, чтодверь заперта изнутри. Я хотела постучать, но когда прислушалась, то уловиластранный разговор. Они говорили по-русски.

– Вы уверены? Вы понимаете по-русски? – подскочилполковник на месте.

– Я не понимаю по-русски, но догадалась, – онапожала плечами. – Что тут странного? Старик ведь был русский эмигрант, оночень плохо объяснялся на других языках.

– Значит, вы не поняли, о чем шел разговор? –разочарованно спросил Горецкий.

– Нет, но кое-что определила на слух. Мужской голосугрожал, а старик отвечал блеющим фальцетом и безумно боялся, просто всхлипывалот страха.

– Долго продолжался разговор?

– Я не знаю. Я почувствовала опасность и решила уйти,тем более что перчатка нашлась в ридикюле. – Нинетт твердо посмотрела наГорецкого.

– Мадам, вы поступили очень разумно. Если бы вас виделтот человек, он бы мог причинить вам вред.

– Я это поняла и побежала оттуда как могла быстро. Акогда через несколько дней я прочла в газетах про убийство, то испугалась и всеждала, что полиция меня найдет.

– Не беспокойтесь, мадам, я не причиню вамнеприятностей, – с чувством ответил полковник Горецкий и откланялся.

Француженка посмотрела ему вслед с легким беспокойством,потом встрепенулась, отогнала неприятные мысли и направилась в свой театрварьете, где танцевала в кордебалете и даже исполняла одну песенку – всего трикуплета, но господин директор обещал это исправить, если она будет умницей.

«Итак, убийца русский, – думал полковникГорецкий. – Это не новость, начальник полиции и раньше был убежден, чтоубийца – русский, оттого, что он убивает только русских. Если верить этойочаровательной француженке, а у меня нет оснований ей не верить, то убийцаперед тем, как зарезать старого ро??товщика, учинил ему форменный допрос. Принимаяво внимание, что остальных он убивал быстро и незаметно, возникает вопрос: чтоон хотел узнать от Фомы Сушкина?»

Все, кто мог знать ответ на этот вопрос, мертвы. А если невсе? И полковник Горецкий сделал последнее, что ему оставалось: он решилотыскать кого-нибудь из пассажиров, что плыли на том же пароходе, что и ФомаСушкин и Мария Костромина – возможно, эти же люди жили в гостинице«Пале-Ройяль», а в том, что разгадка дела связана с гостиницей, полковник почтине сомневался.

Однако легко сказать, но трудно выполнить. Если власти велистрогий учет прибывающих эмигрантов, то есть по прибытии каждого парохода егопассажиры тщательно регистрировались, осматривались врачом и проходилисанитарную обработку, то потом, когда беженцы попадали в Константинополь, ихсудьба никого более не интересовала. Люди устраивались как могли – те, комуудалось сохранить достаточно средств, снимали приличные квартиры и ждали, когдаим разрешат двинуться дальше – в Париж или в Берлин (англичане русскихэмигрантов не принимали). Те же, у кого не было денег, быстро проедалипоследнее и обивали пороги разных государственных учреждений – голодные,нищенски одетые, многие с голодными запаршивленными детьми… Где они ночевали –никто не знал, и найти такого человека в огромном городе было практическиневозможно.