Неудавшийся побег застал Щима Марти врасплох. Даже для него это было чревато опасностью, хотя и не в такой степени, как для остальных. Он и представить себе не мог, что жена отважится бежать, ведь она безумно любила детей, а уехать отсюда означало расстаться с ними навсегда. Будучи христианином, он волей-неволей должен был радоваться Господнему чуду с ветром. Быть может, теперь, в тюрьме, Изабел наконец-то признает свои ошибки, и они смогут вместе начать жить по-новому. Ему-то нечего бояться. Его истовая вера спасла их дом от рьяной атаки людей алгутзира на жилища Сежеля, и теперь только он стоял незаколоченным среди тех, чьи обитатели пытались бежать. В отсутствии Изабел он мог почувствовать глубокое облегчение от того, что не нужно следить за ней, без конца укорять ее. Он был избавлен и от постоянных соблазнов плоти, хотя ее жасминное тело до сих пор вызывало в нем острое желание. Он мог отныне спокойно заниматься воспитанием детей и растить их добрыми христианами. Ему не придется больше бояться дурного влияния их матери, которая, благодаря мягкости и смирению, притягивала к себе мальчиков как магнит. При ней эти неугомонные шалуны становились кроткими, как ягнята, и повиновались ей во всем, как и он сам когда-то, влюбившись в ее ясные глаза цвета морской волны, нежный взгляд и иконописное лицо. Несмотря на низкое происхождение, Изабел Таронжи в юности могла поспорить с самой Бланкой Марией Пирес, единственной достойной ее соперницей во всем Сьютат, и даже превзошла ее по красоте, несмотря на то что жена купца Сампола одевалась в тафту и шелка, а Изабел ходила в простом платье. Даже свекровь, не желавшая вовсе, чтобы сын взял жену из Сьютат, не могла не похвалить его выбор, когда он привел к ней Изабел, чтобы попросить благословения.

Катерина Агило, сидевшая на церковной скамье рядом с сыном и внуками в компании двух соседок, обернулась, чтобы посмотреть, как – наконец-то! (больше часа его ждали!) – вошел наместник короля в сопровождении членов городского магистрата и дворян из Большого совета. Колокола кафедрального собора, уже давно звонившие к мессе, заиграли веселее. Сначала Варвара и Антония, потом – Новый, Первый, Третий, Колокольчик. Только Илия молчит. Одиннадцать звонарей, бивших в колокола всю прошлую ночь не переставая, попросили заплатить им побольше за сегодняшний труд, ведь они так устали… Курия им отказала. «Эдак мы далеко зайдем, если будем удовлетворять требования, которые растут с каждым днем!»

Представители властей уже разместились на первых скамьях, застланных атласом. Члены магистрата – у кафедры для чтения Посланий, члены Большого совета – у кафедры для чтения Евангелия. В кресле, на возвышении, покрытом красным бархатом, – его превосходительство наместник короля. Он заставил себя ждать, но теперь вынужден дожидаться он сам, поскольку епископа все еще нет. Воск плавится в светильниках и канделябрах. Если служба не начнется через час, некоторые приделы погрузятся в темноту. Никто не мог предвидеть такой задержки. Даже самые набожные прихожане, до сих пор молившиеся, устав от молитвы, присоединяются к беседующим, и гул в соборе растет. Неужели беспорядки, вызванные крестьянами, настолько сильны, что наместник так долго не мог выехать из дворца? Кое-кто, как, например, муж Айны Фустер и брат портного Вальерьолы, дремлют от скуки. Однако ни один человек не уходит.

– Если наместник короля заставил нас ждать час, то уж епископ явно не захочет от него отстать, – говорит жене Жозеп Боннин. Он трясется от страха, что его упекут в тюрьму, если на допросах заговорят его отец или сестра, Сара Благоуханная. Та его не любит, потому что он никогда не принимал всерьез ее видения, которые время от времени ее посещали, когда она впадала в экстаз.

Семейство Боннин с удовольствием вернулось бы домой. Уже пробило семь. На улице холодно и темно. Вчера они всю ночь не сомкнули глаз из-за страшного ветра, колокольного звона и ударов в двери соседних домов. Они живут стена в стену с тетушкой Толстухой и ее сестрой. Но прекрасно знают, что должны сидеть смирно. Если они осмелятся высунуть нос, то привлекут к себе внимание, а это им совсем ни к чему. Им остается лишь молиться, сидя дома, молиться беспрерывно, что бы ни происходило, – как молятся все вокруг, в страхе и ожидании, – и изо всех сил просить Яхве, чтобы пятно не растекалось, чтобы кипящее масло не пролилось на оставшихся на свободе, даром что они не запятнали себя так, как те, кто все же решился сесть на корабль.

Эстер Боннин понимает, что если епископ не появится вскоре, то ей придется увести сестру – та начала вести себя беспокойно. Она то встает, то опускается на колени, то опять машинально садится на скамью.

– Если она начнет кричать, нам надо будет ее забрать отсюда, и поскорее, – говорит Эстер служанке.

Но епископ вот-вот появится. Его окружает множество певчих, дьяконов, священников, каноников. Некоторые полагают, что он заставил ждать наместника короля всего полчаса, тогда как другим кажется, что гораздо дольше. Звон колоколов заглушает бой часов на башне Смоковницы. Епископ, как все и думали, появился в торжественном облачении, но из-за Великого Поста саккос на нем не белый с золотым шитьем, как полагается по большим празднествам. Однако он и не черного, а фиолетового цвета: так лучше подчеркнуть радость поимки еретиков в эту скорбную пору. Перед выставлением Святых даров епископ обращается к прихожанам со своими пламенными речами, которые обычно вызывают слезы раскаяния, едва он начинает расписывать вечные муки в котлах, кипящих на неугасающем огне, слизняков, которые оставляют огненную слюну на телах грешников, превращенных в ужасных жаб и мерзких гадов, в зависимости от того, кто и как тяжко оскорбил Господа нашего Иисуса Христа. Однако сегодня он говорит не о вечных муках, а о радости. О радости, ибо ветер – орудие в руках Божиих – спас беглецов от верной смерти в открытом море и, вернув на землю, дал им возможность отправиться на небеса.

– Не только мнимые христиане были спасены Провидением Господним, которое руководит всем и все про всех знает, – восклицает он громогласно, – но и другие наши братья, те, которым из-за греховных интересов на шебеке навсегда была бы заказана жизнь вечная. Те братья наши во Христе, – продолжает его преосвященство, сделав паузу, чтобы усилить впечатление от своих слов, – кто, занимая столь высокие должности, обязан был бы служить нам примером праведности.

Кабальеро Себастья Палоу, сидящий прямо за скамьями, где расположились представители власти, смотрит на наместника короля. Однако увидеть лицо дяди ему не удается. «На кого ополчился епископ? Кого именно он имеет в виду? Кого он обвиняет с церковной кафедры? Почему он это делает в присутствии всех, на торжественной церемонии? Чтобы вызвать побольше ненависти у слушающих? Этот нахал ни словом не обмолвился о крестьянах, которые всего пару часов назад выступали против наместника короля! К чему приведет это открытое обвинение? Чего он добивается? Дядя должен окоротить его», – решает Себастья Палоу, пытаясь найти ответ на все эти вопросы. Его преосвященство спускается с кафедры и направляется к алтарю. Окруженный канониками, ризничими и священниками, размахивающими кадилом, епископ все же превосходит достоинством и пышностью сидящего на парадном троне наместника короля, хотя тот и блистает на торжественной церемонии новым бархатным камзолом с рукавами, отделанными шелковыми лентами, подбитой атласом зеленой накидкой, доходящей почти до пят. На сей раз супруга его не сопровождает, она лежит в постели, на простынях голландского полотна, из-за очередного приступа мигрени, благодаря которому чувствует себя еще более причастной к голубой крови: она ведь страдает тем же недугом, что и королева-мать… К тому же в данный момент отношения между маркизой и епископом весьма обострились. Его преосвященство, по мнению супруги наместника короля, прилагает недостаточно сил для того, чтобы ускорить беатификацию сестры Нореты, каковая по непонятным причинам все время затягивается. Кроме того, он не стал приглашать ее протеже Чапини для росписи епископского дворца, а поручил работу одному монаху, никому не успевшему доказать, что он владеет кистью. Таким образом, мигрень случилась у нее более чем кстати. Господь послал ей боль, чтобы она пострадала, но через страдание послал ей милость. К тому же она совершенно не представляла, что надеть по такому торжественному случаю. У нее нет ни одного нового наряда! А все бы так и сверлили ее взглядом, едва бы она вошла в собор.