— Я же говорю — смешно! Теперь ему в Монако даже прикидываться не надо будет!

— Точно, — сказал Аксён. — Не надо будет.

Как всегда. Все, как всегда. Как день назад. Месяц. Год назад. Так. Двор, колодец, забор, Чугун, Чугун забор, колодец, двор. Жарко. Или холодно. Непонятно. И выхода нет. Разъезд Ломы, до Москвы шестьсот километров, до Японии девять тысяч. Или двенадцать. Поезда идут, а выбраться никак. Стакан. Яма. Учитесь бегать. Жил был дядька, звали Мебиус, изобрел бездонную бутылку. Или вечную ленту, влезешь, не вылезешь.

Тюльку жалко.

— Там дома яичница, — сказал Чугун. — Пожарил по личному рецепту…

— Соплей не пожалел?

— А ты, Аксель, юморист. Да ты не злись, с Тюльканом все в порядке будет, на нем как на блохе… Беги, жри яичницу, а то этот старый козел успеет.

— Аппетита нет.

— Как знаешь. Строй свой забор дальше, а я отдохну немного…

Чугун поднял с пола упаковку с пивом, забросил ее на крышу, залез сам. Стянул рубашку, и солнышко — как специально для него выглянуло.

— Хорошо, — Чугун потянулся. — Хорошо, когда вас нет. Надоели вы мне, убогие. Один криворукий-кривоногий, другая жрет все время… А ты тоже…

Аксён собирал штакетины.

— А ты тоже — сопля… С бабой справиться не мог. Знаешь, а ты очень похож на дядю Гиляя… Уродец мелкий… Не надо хвататься за полено, брателло! Это я про Тюльку нашего!

Чугун напряг бицепс, пощупал, продолжил беседу:

— Ты же не мелкий уродец, Аксель, ты крупный! Чемпион! Знаешь, Аксель, Тюлька теперь ведь всю жизнь хромать будет… И вы все сдохнете здесь, в этой помойке! А у тебя бабы так никогда и не будет…

Аксён швырнул полено. Не попал.

— Ого! — присвистнул Чугун. — Да у нас тут восстание… А я тебя хотел обрадовать…

— Ты о чем? — Аксён насторожился.

— Ну, как о чем, о том. Как говорится, радостную новость я принес тебе, идиот, а ты в меня поленом. И это вместо того, чтобы угостить брательника пивком…

— Ну?!

— Ах, ты мой дурачочек! — Чугун свесился вниз. — Пребываешь во тьме…

— Не тяни, Чугун!

— Хорошо, брателло, не тяну. Семиволковы приехали.

Аксён не расслышал. То есть, не дошло сразу. То есть… не ожидал, под коленками задрожало. Улька…

Улька приехала!

Как это?

Теперь… Теперь он ей скажет. Сможет сказать, они смогут поговорить по нормальному, объяснить, тогда зимой он повел себя как дурак, не смог ничего сделать. Теперь по другому все. Скажет, все, что придумал…

— Чего окаменел, философ! Волковы приехали, дергай целоваться!

Аксён дернул.

Ноги дернули, а он сам лишь на восьмом шагу взял их под контроль, прошагал еще немного для вида, а потом повернул к своему дому.

— Правильно, Аксён, нельзя в таком виде показываться перед дамой! — одобрил с крыши Чугун. — Похож на чебурека!

Аксён ворвался в комнату, открыл свой шкаф. Была куртка, подаренная бабушкой и джинсы. Старые, но чистые. Белая футболка. Быстренько переоделся, заглянул в зеркало. Волосы грязные, но это ладно, он не девчонка…

Ботинки… Ботинки не чищены! Аксён выгнал из под койки старый носок, на кухне сунул его в печку, набрал сажи, плюнул, растер сажу. Получилось черно и блестяще. Пойдет.

На всякий случай Аксён нацепил еще и черные очки, чтобы глаз было не видно, еще раз взглянул в зеркало.

Не надо суеты… Не надо…

Аксён остановился. Он не знал, что делать. Совершенно не знал. Что говорить и как себя вести. И как не выглядеть глупо. А вдруг она опять? Ну, с этим Владиком? Тогда что? Опять улыбаться? Или все-таки в морду ему, Владику? Сразу и без объяснений? Поставить все на свои места, все как раньше.

Тюлька обрадуется, подумал Аксён. Хотя, может, ему лучше и не сообщать. Разволнуется еще, сбежит из больницы… Лучше потом ему сказать. Хотя нет, пусть лучше он вообще ничего не знает. Вряд ли они приехали надолго, уже ведь апрель, уже надо в школу. Хорошо если на пару дней.

На два дня. Мало…

Двух дней ему вполне хватит. Апрель, апрель, да здравствует апрель, единственный настоящий друг, самый лучший месяц!

Аксён хлопнул себя по щеке и твердым шагом вышел на крыльцо, половицы незнакомо скрипнули, а ноги продолжали дрожать, немножечко, но все же, так они не дрожали у него уже давно.

— Да ты совсем дурак! — заржал сверху Чугун. — Дурила! Ты что, с головой совсем не дружишь?!

Аксён не услышал.

Он выбрался на улицу и направился к Семиволковым.

Джип. Кажется, они купили новый джип. Наверняка красивый и мощный, яркий, пятно полированной краски на просторах скудного разъезда Ломы…

Не видно. Никакого джипа не видно. Ну, понятно, дядя Федор наверняка загнал машину во двор. Ну и правильно, нечего ей стоять, мало ли какой пьяный тракторист поедет. Нет, последний пьяный тракторист проезжал через Ломы во времена Наполеона, но лучше предусмотреть все.

Джипа нет.

И окна заколочены. Широкими досками. Конечно, заколочены, они ведь только приехали…

Заколоченной была и калитка. Вернее, на замке. Аксён тупо подергал замок, потом пнул ворота.

Так.

Так, значит…

Он пнул ворота сильнее и побежал обратно.

Чугун загорал на крыше, дремал, выпустив на воздух круглый белый живот и синюю грыжу. Аксён достал из колодца ведро воды, подкрался к крыше, размахнулся и плеснул вверх.

— Ах ты!!! — Чугун заорал и подкатился к краю.

— Слезай, сволочь, — сказал Аксён.

— Два раза, — Чугун выжал рубашку и стал вползать выше.

Устроился в стороне от мокрого, достал ножик, вскрыл пивную упаковку. Подцепил язычок банки клыком. Стрельнул пеной, подождал, пока сойдет. Стал пить. Выдул, смял, запустил в Аксёна.

— Ждец! — рыгнул он. — Я с тебя угораю, Аксель! Ты просто все рекорды бьешь…

Аксён слушал.

— Все же знают! Они же дом продали! Еще зимой! И уехали зимой! — Чугун хлопнул в ладоши. — Ты же сам мне про это рассказывал!

Слушал.

— Сам! И просил Тюльке не говорить, не расстраивать его! Не могу!

Чугун смеялся.

Аксён вдруг увидел. Спину Тюльки, плечи, шею, затылок, Тюлька трясся. Было тепло, а он трясся. В больничном халате, повернувшись лицом к стене, Тюлька трясся. И зубы щелкали, громко так. И еще он дышал. Тоже громко.

Или не Тюлька это был…

— Голова-то у тебя ой-ой-ой! — Чугун постучал себя по затылку. — Ты что, на самом деле думал, что она приедет?!