– Я могу попросить, но он не придет.

– Почему?

– Потому что он не любит выбираться из дома. Он выходит на улицу только изредка, между тремя и шестью часами утра, когда вокруг никого нет. Или выбегает, когда злится и на говно исходит.

– Следи за языком!

– Простите.

Миссис Биркбек вздыхает и откидывается на спинку стула.

– Он уже возил вас с Августом повидаться с матерью?

* * *

В ту первую ночь на Ланселот-стрит я спал, как сурок. Когда я проснулся, то обнаружил, что кровать Августа пуста, а шея моя затекла от сна на жестком скрученном банном полотенце.

Я вышел из комнаты Августа и прошел по коридору мимо распахнутой двери отцовской спальни по пути в туалет. Папаша валялся на кровати. Он читал. Я открыл дверь туалета и увидел, что пол теперь безупречно чист. Пахло дезинфицирующим средством. Я долго мочился, а затем зашел в ванную. Четыре белых стены, пожелтевшая ванна, покрытая плесенью занавеска для душа, зеркало, раковина, одинокий волосатый обмылок и лимонно-зеленая пластмассовая круглая щетка для волос. Я смотрел на себя в зеркало и не знал – сосет у меня в животе от голода или от вопроса, который придется задать человеку, читающему за стеной. Я постучал в его косяк, и он обернулся ко мне, а я пытался казаться не слишком вызывающим, глядя на его мрачное лицо, и был благодарен сизому табачному дыму в комнате, ставящему между нами завесу.

– Можем мы поехать встретиться с мамой? – спросил я.

– Нет, – сказал он.

И снова уткнулся в свою книгу.

Миссис Биркбек вздыхает.

– Я просил его об этом раз сто за последние шесть недель, и он все время отказывается, – говорю я.

– Как ты думаешь, почему он не хочет свозить вас повидаться с ней? – спрашивает миссис Биркбек.

– Потому что он по-прежнему любит маму, – отвечаю я.

– Разве это не значит, что он и сам хотел бы с ней увидеться?

– Нет, потому что он и ненавидит ее одновременно.

– А ты когда-нибудь рассматривал вероятность, что твой отец таким образом просто защищает тебя от этого мира? Возможно, он чувствует, что ты не должен видеть свою маму в подобной ситуации.

– Нет, я никогда об этом не думал.

– Ты разговаривал с мамой по телефону?

– Нет.

– Она не звонила домой?

– Нет. Я и не жду от нее звонка. Она нездорова.

– Откуда ты знаешь?

– Я просто знаю.

Миссис Биркбек смотрит на мою правую руку.

– Скажи мне еще раз, как ты потерял палец?

– Август отрубил его топором, но он нечаянно.

– Должно быть, он очень расстроился, когда понял, что натворил.

Я пожимаю плечами.

– Он отнесся к этому довольно философски, – говорю я. – Август ни от чего по-настоящему не расстраивается, в общем-то.

– Как себя чувствует твой сустав сейчас?

– Все в порядке. Заживает.

– Пишешь нормально?

– Да, немного криво, но я справляюсь.

– Ты любишь писать, не так ли?

– Ага.

– Что именно тебе больше нравится писать?

Я пожимаю плечами.

– Иногда я пишу настоящие детективные рассказы.

– О чем же?

– Обо всем. Я читаю о криминальных случаях в «Курьер мейл», а затем пишу собственные версии этих историй.

– Это твоя цель, не так ли?

– Что именно?

– Писать о преступлениях.

– Когда-нибудь я стану писать для криминальной рубрики «Курьер мейл».

– Ты интересуешься преступлениями?

– Меня интересуют не столько преступления, сколько люди, которые их совершают.

– И что же тебя интересует в этих людях?

– Меня интересует, как они дошли до того, до чего дошли. Мне интересен тот момент, когда они решили, что лучше быть плохими, чем хорошими.

Миссис Биркбек откидывается назад на стуле. Изучает мое лицо.

– Илай, ты знаешь, что такое психотравма? – интересуется она.

Ее губы толстые, и она использует слишком много ярко-красной помады. Я буду вспоминать понятие «психотравма» через рубиновую бусину на ожерелье Поппи Биркбек.

– Да, – говорю я.

Помни о своем плане, Илай.

– Такая травма может быть кратковременной. А может длиться всю жизнь. У травмы нет четких границ, верно?

– Верно.

Соглашайся со всем, Илай. Придерживайся своего плана.

– Вы с Августом пережили большую травму, не так ли?

Я пожимаю плечами, кивая на ящик для сбора денег у нее на столе.

– Ну уж не такую, как Шелли.

– Да, но это совсем другой тип травмы, – говорит миссис Биркбек. – Никто не виноват в ее несчастье.

– Шелли это ни хрена не утешает, – замечаю я.

– Следи за языком!

– Простите.

Миссис Биркбек наклоняется ближе и кладет на стол правую ладонь поверх левой. Есть что-то благочестивое в том, как она сидит.

– То, что я пытаюсь донести до тебя, Илай, – это то, что такая травма и ее последствия могут изменить мышление людей. Иногда это может заставить нас поверить в то, что не является истиной. Иногда это может изменить наш взгляд на мир. Иногда это может заставить нас поступать так, как мы обычно не поступаем.

Миссис Биркбек хитра. Эта женщина хочет высосать меня досуха. Она хочет, чтобы я сам бросил ей кость – правду о своей недостающей кости.

– Да, думаю, психотравма довольно странная штука, – соглашаюсь я.

Миссис Биркбек кивает.

– Я хочу, чтобы ты помог мне, Илай, – говорит она. – Видишь ли, я должна быть в состоянии объяснить руководству школы, почему нам следует дать тебе еще один шанс. Я уверена, что и ты, и твой брат Август можете быть на хорошем счету в коллективе Нешвиллской старшей школы. Я уверена, что и ты, и Август действительно весьма особые дети. Но мне нужна твоя помощь, Илай. Ну что, будешь мне помогать?

Я буду помнить о своем плане, в первую очередь.

– Ммм… ну ладно, – отвечаю я.

Миссис Биркбек открывает правый ящик своего стола и извлекает свернутый в рулон лист бумаги для рисования, стянутый резинкой.

– Это картина, которую твой брат наваял в художественном классе два дня назад, – говорит она.

Она снимает резинку, щелкающую по бумаге, пока миссис Биркбек ее скатывает. Она разворачивает лист и показывает мне картину.