Мост закрыли для автомобильного движения в 1979 го- ду, когда рядом построили новый, более выносливый, широкий и уродливый мост. Теперь Хорнибрук используется только немногочисленными рыбаками, ловящими с него леща, мерланга и плоскоголова, да вон теми местными пацанами, которые крутят сейчас сальто с деревянного настила на краю, врезаясь в высокую из-за прилива зелено-бурую воду так сильно, что брызги перехлестывают через металлические перила с облупившейся желтой краской.

Дождь барабанит по моей голове, и я понимаю, что следовало бы взять дождевик, но я люблю капли дождя на голове и запах дождя на асфальте.

Небо становится смурнее, когда я приближаюсь к середине моста. Здесь мы всегда и встречаемся, и я вижу, что он сидит на бетонном краю моста, свесив вниз свои длинные ноги. На нем плотный зеленый плащ с капюшоном, закрывающим голову. Его красное фиберглассовое удилище со старой деревянной катушкой подоткнуто между правым локтем и талией; он сгорбился, выпуская дым. Из-за капюшона он даже не видит меня, приближающегося под дождем, но каким-то образом знает, что это я.

– Почему ты не взял гребаный дождевик? – спрашивает Дрищ.

– Я видел радугу над Ланселот-стрит и думал, что дождь уже закончился, – отвечаю я.

– Тот дождь, который внутри нас – никогда не заканчивается, малыш, – говорит Дрищ.

Я прислоняю велосипед к желтым перилам и заглядываю в белое пластмассовое ведерко, стоящее рядом с Дрищом. Там два жирных леща, плавающих на одном месте. Я сажусь рядом с ним, свесив ноги с моста. Высокая приливная вода колышится под нами, гребешки волн вздымаются и опадают, напоминая горы и долины.

– Во время дождя рыба разве клюет? – спрашиваю я.

– Там, под водой, дождя нет, – говорит он. – Плоскоголова можно вытащить и в дождь. Но имей в виду, рыбалка на реке – совсем другое дело. Я видел на западе, как золотой окунь сходит с ума от дождя.

– Откуда ты знаешь, когда рыбы сходят с ума?

– Они начинают проповедовать о конце света, – усмехается Дрищ.

Дождь все усиливается. Дрищ достает из рыбацкой сумки сложенную газету «Курьер мейл» и разворачивает, чтобы укрыть меня.

– Спасибо, – говорю я.

Мы смотрим на его натянутую леску, которую треплют волны залива Брэмбл.

– Ты все еще хочешь пройти через это?

– Я должен, Дрищ, – говорю я. – С ней все будет в порядке, как только она увидит меня хоть раз. Я знаю.

– Что, если этого окажется недостаточно, малыш? – спрашивает он. – Два с половиной года – долгий срок.

– Ты же сам говорил, что тянуть срок становится немного легче с каждым разом, когда ты просыпаешься утром.

– У меня не было двух детей на воле, – говорит Дрищ. – Ей два с половиной года покажутся двадцатью моими. Мужская тюрьма набита сотнями парней, которые считают, что они плохие до мозга костей, потому что отсидели по пятнадцать лет. Но эти парни не любят никого и ничто, и никто не любит их в ответ, и это облегчает им дело. Но для всех тех женщин через дорогу это по-настоящему тяжело. Все они чьи-то матери. Они просыпаются каждый день, зная, что где-то есть некие покинутые маленькие засранцы вроде тебя, которые любят их и ждут, когда они вернутся.

Я снимаю газету с головы, чтобы дождь ударил мне в лицо и скрыл слезы.

– Но… тот человек в трубке, Дрищ, – говорю я. – Отец просто говорит, что я сумасшедший. Он просто говорит, что я его выдумал. Но я-то знаю, что я его слышал, Дрищ. Я знаю, что он сказал именно то, что сказал. И Рождество приближается, а мама любит Рождество так, как никто, кого я когда-либо встречал, не любил Рождество. Ты веришь, Дрищ? Ты мне веришь?

Теперь я плачу сильнее. Мои слезы как дождь, падающий с темного неба.

– Я верю тебе, малыш, – кивает Дрищ. – Но я также верю, что твой отец прав, что не везет тебя туда. Тебе не нужно видеть тот мир. И ей не нужно видеть тебя, находясь там. Иногда это причиняет боль еще хуже.

– Ты говорил с тем своим человеком? – спрашиваю я.

Он снова кивает, тяжко вздыхая.

– И что он сказал? – интересуюсь я.

– Он сделает это.

– Он точно сделает?

– Да, так и будет.

– Что он хочет от меня взамен? – спрашиваю я. – Потому что это необходимо мне, Дрищ. Я рассчитаюсь за это, я обещаю.

– Притормози-ка, Быстроногий Олень, – говорит он.

Он выбирает немного лески, делая три оборота старой катушкой, его движения мягкие и инстинктивные.

– Клюет?

– Пробует пока.

Дрищ поворачивает катушку еще на один оборот. Бесшумно.

– Он делает это не для тебя, – говорит Дрищ. – Я присматривал, чтобы его брату легко сиделось, очень долгий срок, очень много лет назад. Его зовут Джордж, и это все, что тебе нужно знать о его имени. У него есть бизнес – оптовая торговля фруктами, и он занимается доставкой фруктов в Богго-Роуд в течение двенадцати лет, и в мужское, и в женское отделение. Охранники знают Джорджа, и они также знают о вещах, которые Джордж провозит в фальшивых полах под ящиками с арбузами и дынями. Но, конечно, им щедро платят, чтобы они делали вид, что не знают. Сейчас, как и для любой торговли на воле, – рождественский сезон, хорошее время для торговцев, которые хотят заработать несколько дополнительных долларов на розничной торговле за решеткой. Джордж обычно может доставить туда на Рождество все виды подарков. Он может нелегально провезти и секс-игрушки, и рождественские торты, и ювелирные украшения, и наркотики, и дамское нижнее белье, и музыкальные елочные гирлянды. Однако он никогда за все двенадцать лет успешной торговли в тюрьме не провозил контрабандой тринадцатилетнего мальчика с детской жаждой приключений и непоколебимым желанием увидеться со своей мамой на Рождество.

Я киваю.

– Я об этом догадываюсь, – говорю я.

– Когда тебя поймают, Илай – а тебя поймают – ты не знаешь Джорджа, и ты ничего не знаешь о фруктовом грузовике Джорджа. Ты немой, но все понимаешь, вроде собаки. Просто возьми пример с брата и заткнись нахер. Там будет в общей сложности пять грузовиков, осуществляющих доставку в канун Рождества и в рождественское утро, и каждый со своим отдельным нелегальным дополнительным грузом. Можешь быть уверен, что надзиратели постараются переправить тебя обратно так же быстро и тихо, как ты пробрался внутрь. Они последние, кто хочет, чтобы общественность узнала о тринадцатилетнем мальчике, который был обнаружен бегающим по территории женской тюрьмы Богго-Роуд. Если они доложат об этом дальше по цепочке вышестоящему начальству, то их отсношают сильнее тебя, причем все, кому не лень. Пресса припрется, тюремные комиссии понаедут, нелегальная торговля свернется, и жена одного из надзирателей не получит тот особый кухонный комбайн, о котором мечтала, а сам вертухай не получит свои воскресные оладушки и все остальное, что идет вместе с ними, понимаешь, о чем я?