утверждает, что в начале 1990-х Ельцин любил своих молодых советников, а они любили его в ответ[302].

В 80-е годы отношения Ельцина с его телохранителем Коржаковым были до такой степени близкими, что они дважды резали пальцы и смешивали кровь в знак своей вечной взаимной преданности как «кровные братья» (Ельцину тогда было за пятьдесят) [Коржаков 1997: 223]. Коржаков называет отпуск, который они провели с Ельциным в 1986 году, их «медовым месяцем» [Коржаков 1997: 63]. Ельцин был «свадебным генералом» на свадьбе дочери Коржакова [Коржаков 1997: 243]. Стрелецкий пишет о психологии тех, кто при Ельцине отвечал за охрану партийных и правительственных чиновников: «По сути, “прикрепленные” мало-помалу превращаются в “членов семей” своих охраняемых» [Стрелецкий 1998: 24]. Что характерно, когда Ельцин в мае 1996 года упрекнул Коржакова за участие в политике, кровный брат Ельцина заявил его дочери: «Таня, если я тебе скажу, что не люблю Бориса Николаевича, то это будет слишком мягко сказано». Татьяна от этих слов пришла в ярость [Коржаков 1997: 358].

В таком административном контексте для достижения политического долголетия и политического влияния требовалось привлечь внимание лидера и быть им услышанным. Но делать это нужно было со всем уважением. Так, когда в 1994 году семь сотрудников Ельцина написали совместное письмо своему боссу, призывая не повторять его конфузное и явно пьяное выступление в Берлине, Борис Николаевич пришел в ярость. Его реакция, однако, была реакцией патриарха, а не руководителя: он потребовал, чтобы каждый из них индивидуально ему повинился и раскаялся [Коржаков 1997: 220–223; Костиков 1997: 328–331][303].

Патриархальное отношение Ельцина простиралось за пределы его непосредственного окружения и министров экономического блока. Так же он относился к представителям армейского руководства. На эту тему имеется подробное исследование – отчасти мемуары, отчасти исследовательский проект – Баранца [Баранец 1998]. Оно полезно и внушает доверие, хотя, конечно, это всего лишь отдельный источник, и написан человеком, для которого совершенно неприемлемо отношение Ельцина к российским военным. Здесь мы также сталкиваемся с использованием интимных, семейных метафор. Министр обороны Грачев «любил» Ельцина, и эти двое мужчин однажды заявили друг другу о «вечной дружбе и любви» [Баранец 1998: 170, 230]. Награждая на публичной церемонии Грачева специальной золотой президентской медалью, Ельцин заявил: «Это от меня лично» [Баранец 1998: 248–249].

Патриарх как суровый родитель

Язык семейной близости и любви – один из дискурсивных индикаторов патриархального самоопределения. Однако Ельцин, как и Хрущев, также оставлял за собой право словесно оскорблять представителей исполнительной власти. Как свидетельствует Баранец, в октябре 1993 года, когда Ельцин искал поддержки армии в борьбе с Верховным Советом, один из участников совещания отметил: «Мы сидели, как нашкодившие двоечники в школьной канцелярии, куда прибыл разгневанный отец» [Баранец 1998: 26]. Несколько лет спустя, решив уволить министра обороны И. Н. Родионова и начальника Генштаба В. Н. Самсонова, Ельцин сначала оскорбил их словесно перед их подчиненными [Баранец 1998: 71, 122].

Жертвами были не только военные. Другие члены кабинета Ельцина подверглись открытым словесным оскорблениям; в мемуарах, в частности, упоминаются как получившие взбучку министр иностранных дел А. В. Козырев, министр внутренних дел В. Ф. Ерин и министр по делам национальностей Н. Д. Егоров, тогда как Костиков намекает, что среди них был и премьер В. С. Черномырдин [Гайдар 1996: 107–108, 333–334; Коржаков 1997: 52–53; Костиков 1997: 347].

Ельцин также считал себя вправе причинить физическое насилие. Он мог быть очень жестоким по отношению к самым верным своим помощникам, особенно когда пил. Какими бы ни были слабости других президентов и премьер-министров, трудно представить, чтобы они «играли на ложках» по головам своих высокопоставленных помощников и, в то время как остальные в зале смеялись, били сильнее и уже по большему числу голов [Коржаков 1997:81–82]. Трудно также представить, чтобы кто-то из них поступил, как Ельцин на Енисее, когда он потерял терпение из-за перебивавшего его пресс-секретаря, и приказал своим телохранителям выбросить того за борт. Когда телохранители заколебались, подумав, что он шутит, он повторил, что настроен серьезно, и не успокоился, пока не увидел, как несчастный пресс-секретарь перелетает через борт [Коржаков 1997: 253–254].

Издевательства Ельцина не ограничивались его наиболее зависимыми и раболепными подчиненными в исполнительной и президентской ветвях российской власти. Нам известно, что он играл ложками на голове президента Кыргызстана Аскара Акаева! [Коржаков 1997: 82][304]. Если это не была добродушная шутка по взаимному согласию (что не вполне ясно из воспоминаний), это ярчайший показатель того, до какой степени Ельцин рассматривал государства СНГ как часть своей политической вотчины.

Патриарх как щедрый благодетель

Хотя Ельцин часто оскорблял своих подчиненных и тех, кто значительно от него зависел, он мог быть и щедр по отношению к членам своего политического семейства. Он любил одаривать своих сотрудников, обычно дорогими часами [Коржаков 1997: 54][305]. Его широкие жесты простирались и на находящихся за пределами внутреннего круга. К нему обращались с бесчисленными просьбами об особых услугах – например о налоговых льготах – представители заинтересованных групп в регионах и отраслях. Сообщают, что ему было трудно отказать перед лицом возможности помочь друзьям, что приводило в бешенство бережливого министра экономики, заботящегося о бюджете, хотя Ельцин нередко использовал такую раздачу благ как часть сознательной стратегии «покупки» политической поддержки [Костиков 1997: 216–217; Батурин и др. 2001: 339, 340, 435][306].

При этом такие жесты распространились и за пределы Российской Федерации. Как пишет в своих воспоминаниях Гайдар, он опасался, что Ельцин, оставшись один на один с руководством Беларуси, уступит в экономической политике больше, чем Россия может себе позволить [Гайдар 1996: 183–184]. Один из моих собеседников добавил, что такие опасения были вполне обоснованны, но не из-за незнания (вполне вероятного) Ельциным экономики или идеологической приверженности интеграции в СНГ. Скорее Ельцин в таких разговорах руководствовался патернализмом и чувством общинности. Как выразился этот собеседник, Ельцин говорил: «Мы все здесь одна семья. Давайте откажемся от формальностей! Зачем нам ссориться? Вот, я дам вам это!» По словам инсайдера, это не ограничивалось отношениями России и Белоруссии, что помогает объяснить гибкость России в отношениях с Украиной и Казахстаном (в последнем случае – по поводу каспийской нефти). Тот же собеседник утверждал, что в отношениях со странами СНГ Ельцин «мог быть слишком щедрым»[307].

Ельцин также видел себя щедрым патриархом в своих отношениях с населением России, хотя его политика и причинила огромные страдания большинству людей. В 1992–1993 годах он считал себя «директором всея Руси», а то, что его избрали президентом, подтвердило его право