Сутолока здесь наблюдалась приличная, что, впрочем, было обычным явлением для подобных мест. Ловко лавируя в толпе, Давыдов вскоре оказался на относительно свободном пространстве — большой площадке, вымощенной брусчаткой и с уложенными полукольцом чугунными рельсами. Прямо напротив левого крыла вокзала вдоль рельсов располагался длинный деревянный навес со скамейками — трамвайная остановка. На шестах по краям навеса были прикреплены фанерные щиты с исполненными по трафарету надписями: «Маршрут № 2. До Александровской площади».

Давыдов прошел под навес и присел на скамью, подложив под себя свежий номер «Киевлянина», который ему сунул в толпе пронырливый мальчонка-газетчик. Будь на капитане светлые брюки, он не рискнул бы — типографская краска въедливая. А в черных — можно.

Вдруг он услышал за спиной заливистый хохот и обернулся. Смеялись две пышные дамы, чернобровые и черноглазые, настоящие красавицы-хохлушки.

— А вин що кажэ?.. — нетерпеливо спрашивала одна подружка. Другая отвечала ей на ухо.

— А вона що?..

Ответа Давыдов опять не услышал, зато услышал хохот. Да уж, смеяться киевлянки умели на славу. Потом они вспомнили общего знакомого — какого-то коммерсанта Мандельбаума, недавно побывавшего по делам в Берлине вместе со старшим приказчиком своей лавки. Давыдов достаточно знал малороссийскую речь, чтобы понимать смысл, тем более что слово «бордель», как выяснилось, по-малороссийски звучит так же, как по-русски. Мандельбаум с приказчиком в поисках немецкой экзотики и решили посетить этот самый бордель.

— …й Мандэльбаум кажэ: моя жинка робыть усэ цэ краще! А прыкажчык видповидае: набагато краще, панэ Мандэльбаум!

— Брэшуть, сучи диты!

Давыдов еле сдержал смех. И в самом деле, если с Мандельбаумом случился такой конфуз, откуда бы добрым людям узнать подробности? Да и не стал бы он держать в старших приказчиках дурака.

Наконец подкатил лязгающий и дребезжащий вагон с большой двойкой над лобовым стеклом. Давыдов поднялся, прихватил газету и полез внутрь, махнув свободной рукой своим «племянничкам». Оживившиеся после «лечения» боевики дружно ломанулись на заднюю подножку, которую уже успели оседлать местные работяги. Господа эсеры моментально стали там возмутителями спокойствия. Станкевич, пытаясь пролезть внутрь вагона, неудачно наступил на руку притулившемуся на верхней ступеньке пролетарию. Тот заорал дурноматом, Станкевич извинился, ему тут же съездили баулом по уху с другой стороны, за командира вступился второй боевик, и с него кто-то сбил фуражку. Спустя минуту вся задняя часть вагона выясняла друг с другом отношения, а несчастные господа эсеры забились в угол и затравленно озирались в поисках Давыдова, как последней надежды на спасение.

Денис, конечно, не видел подробностей разборки, зато все прекрасно слышал и молил про себя бога и черта, чтобы обошлось без кровопролития, ибо прорваться сквозь плотную толпу пассажиров было практически невозможно.

К счастью, когда трамвай свернул на Бибиковский бульвар, основная часть бузотеров из задней части вагона рассосалась, большинство из них сошло на промежуточных остановках. Давыдов тут же пробрался к своим подопечным и не сдержал улыбки. Троица выглядела не лучшим образом. У одного боевика оказалась расцарапанной вся левая половина физиономии, второму напрочь оторвали рукав пиджака, а Станкевич бережно прикрывал ладонью распухшее лиловое ухо.

— Хороши, голубчики! — крякнул Денис. — Хоть сейчас в цирк… Вещи-то целы?

Господа эсеры принялись озабоченно проверять карманы и застежки саквояжей, с коими не расставались всю дорогу, даже когда пьянствовали в вагоне-ресторане.

Давыдов вздохнул: кто подсунул Элис этих клоунов? Хотя, наверно, как раз такие и способны палить в толпе из револьвера, очень смутно представляя себе, для чего это нужно. Стало быть, не так уж и глупо…

— Вроде бы, все в порядке, — облегченно выдохнул Станкевич. — А долго нам еще ехать?

Давыдов глянул в окно. Трамвай как раз выкатился на Бессарабскую площадь и заскрежетал на стрелках, поворачивая налево, на Крещатикскую улицу или, как ее называли сами киевляне, Крещатик.

— Три квартала.

— Куда мы хоть едем? — встрял расцарапанный боевик.

— А тебе не все равно? — огрызнулся Станкевич и заискивающе покосился на Давыдова.

Денис демонстративно отвернулся и стал смотреть на неспешно проплывавшую за окнами улицу. За спиной у него началась тихая возня и бурчание — господа эсеры взялись решать извечные вопросы русской интеллигенции: «что делать?» и «кто виноват?»

Минут через пятнадцать трамвай доставил их на угол шумной Крещатикской и тихой, укрытой июльской зеленью Институтской. Давыдов еще раз оглядел свою потрепанную команду и молча двинулся к огромному зданию, возносившему свои многочисленные этажи напротив массивного модернового особняка Киевской биржи.

— Господи, что это за чудище?! — невольно ахнул исцарапанный боевик.

— Доходный дом господина Гинзбурга, — бросил через плечо Денис. — Поторапливайтесь, господа, мы опаздываем.

* * *

Яша Блюмкин страдал. Буквально накануне его посетила сама Любовь! В смысле, впервые в жизни Яшка испытал нечто необыкновенное — щемящее и тягостное, когда вчера познакомился на конспиративной квартире с милой рыженькой хохотушкой, назвавшейся Кэтрин. «Надо же, настоящая англичанка! И шо такой крале занадобилось в Киеве?» — таковы были первые мысли юного авантюриста и прохиндея Якова Блюмкина, сына мелкого служащего из Одессы.

Яша был четвертым ребенком в семье Герша Блюмкина и родился аккурат в год коронации нынешнего императора — Николая Александровича. Хотя у правоверных евреев каждый ребенок считается даром Божьим, Яша с малолетства опровергал эту доктрину, занимаясь мелким грабежом и вымогательством среди своих сверстников. Причем даже когда его ловили «на горячем», никто не мог поверить, что этот худосочный и болезненно бледный мальчишка способен на подобные безобразия. Вдобавок едва Якову стукнуло шесть, скоропостижно умер отец — единственный кормилец, и в семье на долгие годы поселилась настоящая нищета, что, однако, никак не способствовало нравственному созреванию мальчика. Кое-как окончив начальную еврейскую школу, которой руководил известный писатель, «дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим, Яша решил, что этого достаточно для того, чтобы устраивать свою дальнейшую жизнь самостоятельно, и направил стопы в столицу Малороссии. Помыкавшись с годик по всяким притонам и злачным местам Киева и чудом избежав ареста за бродяжничество, Блюмкин наконец прибился к анархистам. Там его, понятно, взялись просвещать и в какой-то мере продолжили обучение. Яша, обладая незаурядной памятью и проницательным умом и смекалкой, быстро освоил революционную философию и терминологию, а также агитационное и террористическое дело. Правда, очень скоро ему наскучили трескучие собрания и лозунги последователей Кропоткина, и Блюмкин, оглядевшись, переметнулся к эсерам, где стал энергично делать карьеру социалиста-революционера.