Пошли в гостиную, рухнули на диван и стали есть конфеты под выпуск новостей, где был сюжет и про побоище на Фридхемсплане. Полиция не имела ни малейшего понятия, кто его устроил.

— В воскресенье мы крестим Бэлль, — поведала Фрэнси и проглотила мармеладную конфету — грустную синюю рыбку. — В три часа в церкви в Блидэ. Приедешь?

— Конечно, — ответила Лиза, — Йенс мне звонил, чтобы напомнить.

— A-а… Он молодец.

— К тому же симпатичный.

— Об этом я не думала. Устала от мужиков.

И тут ее накрыла дикая тоска. Со словами «Где комната для гостей, ты знаешь» она оставила Лизу с конфетами и телевизором в гостиной. Пошла в комнату к сладко спавшей Бэлль и улеглась калачиком на полу рядом с колыбелью. Она лежала там без подушки и одеяла и тряслась от тихого плача. Когда подступал крик, кусала себя за большой палец. Ей так его не хватало, так безумно не хватало его глаз, губ, кожи, волос, рук, его улыбки, походки, манеры стоять, слов, которые он ей говорил, знания, что они так хорошо понимают друг друга, что и слов часто было не нужно.

Так пролежала она целую ночь, выброшенная в одиночество, словно ребенок после аборта. Какой же она ужасный человек! Недостойный. Недостойна быть матерью своим детям, недостойна своей власти, своих денег. Сегодняшняя драка, вылившаяся бог знает во что, была прямым доказательством того, что она никудышный руководитель. Нельзя было позволять, чтобы все зашло так далеко. Надо было все прекратить и убраться оттуда, как только появились какие-то левые люди.

И конечно, в том, что сделал Пер, была и ее вина. Крах и раскол, которые привели к супружеской измене. Это она ему отказывала. Она воспринимала его как нечто, данное ей раз и навсегда. Столько раз унижала его, не ценила то, что он для них делал.

Кроме того, она перестала быть привлекательной, утратила женские формы и мягкость: кожа да кости, накачанные мышцы. Ничего удивительного, что он положил глаз на другую, которая вдобавок обращалась с ним уважительно и дружелюбно.

Хочу. Вернуть. Его. Себе.

А это жуткое электронное письмо насчет крестин, которое она отправила ему накануне! Почему она не взяла себя в руки, не одумалась?

Фрэнси пошла за бутылкой вина, взяла три таблетки снотворного, подушку и одеяло, запила таблетки вином и вскоре вместе со сном пришли покой и прощение.

— За последние годы я немного отстал, — сказал Эрьян, листая тоненькую книжку стихов Виславы Шимборской. — Раньше всегда успевал прочесть как минимум два произведения каждого нобелевского лауреата по литературе, прежде чем вручат премию следующему. Но сейчас все время что-то мешает. Хотя я, собственно, даже не знаю, что именно. Ведь я даже не успел завести семью, а времени все равно нет, если ты понимаешь, о чем я.

— Прекрасно понимаю, — согласилась Фрэнси, сидя с другой стороны от больничной койки, на которой лежала Крошка Мари. — Сама я только газеты читаю, но мало что запоминаю из прочитанного.

— Взрослая жизнь. Это как колесо для белки. Работаешь, чтобы было время отдохнуть, но когда этот момент наступает, то ты уже так заведен, что не можешь расслабиться.

— Мой сын Адриан говорит, что не видит смысла становиться взрослым.

— Умный мальчик. Сколько ему?

— Девять.

— Хороший возраст.

— Да.

— Я бы хотел, чтобы у меня было двое пострелят, но не думаю, что…

Он кивнул в сторону Крошки Мари, которая в тот момент не выглядела особо чадолюбивой. Она лежала пластом и слегка похрапывала.

— Даже не вздумай заговарить с ней об этом, — посоветовала Фрэнси, зная, как болезненно реагировала ее подруга на разговоры о детях.

Эрьян, похоже, расстроился. Ему было чуть за сорок, как и Крошке Мари, и, хотя в его организме еще не тикали биологические часы, ему все же не мешало бы поторопиться, чтобы отец его детей не был слишком стар.

— Возможно, она согласится на усыновление, — сказала Фрэнси, надеясь, что это слегка подсластит пилюлю.

— Это не одно и то же, — возразил Эрьян и отложил книгу. — Ничто не сравнится с родным ребенком: ни подопечный, ни приемный, ни пасынок или падчерица… и все такое прочее…

— Я думаю, что…

— Они просто себя убеждают. Родители. Пытаются убедить себя, что это то же самое, что плоть от плоти. Я в это не верю. Мне нужен свой. Как твоя малышка.

Он развел руками в воздухе. Пятьдесят сантиметров. Весит как три пакета молока. Да, он хотел, чтобы было именно так. Неважно, мальчик или девочка, лишь бы его родной комочек.

— Может быть, мне удастся ее уговорить, — сказал он и умоляюще взглянул на Фрэнси.

Было очевидно, что он не в курсе, что матка Крошки Мари не может выносить ребенка.

Фрэнси пожала плечами. Подумала, пусть сами разбираются. Конечно, это ее расстроило, ведь Крошка Мари в последнее время так счастлива, полна надежд, не одинока.

— Ох-ох…

Это был вклад Крошки Мари в их беседу. Она напоминала мумию, которую распеленали, но только до половины: нога, рука, половина тела и голова целиком забинтованы. Горстка сопляков, даже не имевших никакого отношения к тем парням из бильярдной, решили доказать ей, что женщины даже в исключительных случаях не могут драться наравне с мужиками. Поначалу она неплохо с ними справлялась, но, когда число кулаков превысило десять, она уже не могла себя защитить. У нее отобрали оружие, били ногами в грудь и между ног, давая понять, что никто не собирается обращаться с ней мягче только на том основании, что она женщина.

— И, в общем и целом, они правы, — заявила Крошка Мари, очнувшись, и попыталась сесть.

— Ну-ну, могла бы разок и воспользоваться тем, что ты женщина, — подтрунивал Эрьян, гладя ее по руке.

Крошка Мари отдернула руку, и Фрэнси улыбнулась. Эрьяну предстоит узнать еще немало интересного о своей подружке.

— Я вас оставлю, — сказала она и встала. — Поправляйся скорее, ты мне нужна.

Погладив Крошку Мари по щеке, она ушла, зная, что эти двое скоро начнут ссориться. Быстро взглянула на часы: четверть третьего. Впереди поздний ланч с Пенсом в ресторане «Валантэн». Он должен доложить о приготовлениях к крестинам. И еще нужно обсудить дела с Кристиной. До сих пор неясную историю с кражей наркотиков из квартиры на Сконегатан, снижение конъюнктуры, которое привело к падению в цене ее инвестиций, а также вопрос о нелояльных клиентов в ночных клубах в центре. Из-за всего этого Кристина может в ближайшее время не рассчитывать на те суммы, которые она получала от Фрэнси раньше.

Конечно, это не означало, что Фрэнси обеднела. Но она уже не была так чертовски богата, как раньше. И она отлично знала, что если почва начинает уходить из-под ног и убытки множатся, то в один прекрасный момент все может полететь к чертям, поэтому нужно постоянно контролировать ситуацию. Она знала одного миллиардера, который из-за банального невезения потерял все до копейки и два года кое-как перебивался. Уже потом, выкарабкавшись на приличный уровень жизни обычного свенссона, он начал рассказывать, что этот опыт якобы обогатил его духовно, но Фрэнси не сомневалась, что все это он выдумал потом. Сама она совершенно не желала пробовать, каково это — быть бедной. Ни малейшего любопытства подобный опыт у нее не вызывал, и она не думала, что это хоть чем-то сможет ее обогатить. Она наслаждалась своими денежками, причем считала себя в полном праве испытывать эти чувства. Она не собиралась морочить себе голову двойной моралью в духе мамы Грейс.