Я еще раз заглянул в служебную записку. Шла она за подписью самого Столыпина — значит, все серьезней некуда! Реквизиции коров для фронта также привели к потере животноводства в деревне. Фронтовые закупщики в среднем давали за корову меньше половины ее стоимости на рынке. Но продажу живых коров по свободным ценам запретили, и крестьяне, чтобы не отдавать фронту за гроши, скотину резали и везли на рынки мясо или запасали солонину. Еще полгода — и на Смоленщине, Брянщине, Орловщине будет потеряно больше половины молочного стада.

Это катастрофа. И что с ней делать — я не представлял совсем. Даже с учетом того, что удалось дать по рукам зернопромышленникам — все одно вставала черная тень голода. И чем голоднее будет, тем больше шансов на революцию… Все, ради чего я тут упирался столько лет — рухнет и похоронит и страну, и меня заодно.

И как назло немцы затягивали переговоры. Эльзас и Лотарингия? Идите нафиг. Северный Шлезвиг? Не отдадим. И никакого отречения Вильгельма. Все опять подвисло на тонкой нитке.

Второй документ из Зимнего оказался даже покруче первого про сельхозинвентарь и коров. По губерниям, как поветрие, массово покатилась реквизиция земли у российских немцев. Разумеется, без каких-либо компенсаций. Этим втихую занимались почти все губернаторы и как оказалось — вполне по закону. Точнее по указу аж 1881 года «О мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Согласно этому документу, любая местность могла объявляться на чрезвычайном положении, в этом случае власти имели право закрывать органы печати и учебные заведения, прекращать деятельность местного самоуправления, предавать жителей военному суду или ссылать их на пять лет без суда. Ну и заниматься реквизициями, чем наша бюрократия с удовольствием и занялись. Немцы же! Даже термин «враг народа» появился раньше времени.

— Виктор Михайлович, — я подал докурившему Чернову служебку из Зимнего — Этим надо заняться срочно, вот прямо вноси от военно-аграрного комитета в повестку дня сегодняшнего пленарного заседания. Надо срочно отменять положение 1881-го года, я бы еще поправку в уголовный кодекс добавил. О злоупотреблении служебными полномочиями. Могут думские юристы быстро набросать текст?

Чернов тяжело вздохнул, глядя на документ, покивал:

— Займусь. Есть толковые цивилисты из молодых.

* * *

Денег у меня просили многие, но вот чтобы пришли вымогать сразу два генерала, да еще каких… Туркестанов и Моркевиц заглядывали мне в глаза, излагая неслабые резоны, почему я должен им дать денег. И, похоже, денег я им дам — уж больно интересные перспективы вырисовываются.

Все дело в Венгрии, там уже несколько лет после самоубийства полковника Редля разворачивали новую сеть. С опорой на венгерских патриотов, желавших отделения от Австрии в самостоятельное государство. И вот когда выпал шанс выйти напрямую на лидера «сепаратистов» Михая Каройи, у русской разведки кончились деньги. У нас же ответственное правительство, сколько Дума выделила бюджетных средств, столько и расходуй. А кругом война, деньги улетают как в прорву, и не только бюджетные, но и секретные, и экстраординарные, и чрезвычайные и бог весть еще какие фонды — и все так сложилось, что в ключевой момент в Вене не хватает каких-то пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Да-да, фунтов — австрияки уже почуяли, что империи кирдык и потому ни кроны, ни даже марки не котировались. Рубли им тоже не нужны, доллар еще не скакнул, франк… ну, такое. Короче фунты и все тут.

Но заманчиво же! Жалких полмиллиона рублей — и так уже покосившаяся двуединая монархия вылетает из войны! Черт с ней, с моей долей у шведов по спичкам и бертолетовой соли, наработаем еще! Но все оказалось даже лучше — шведы легко согласились перевести деньги в обмен на пролонгацию контракта. Короче, win-win, все довольны.

Судя по всему, у наших генералов от разведки все действительно было на мази — в нейтральной прессе с каждым днем появлялось все больше сообщений о волнениях в Венгрии. То проблемы с призывом, то гонведский полк отказывается ехать с румынского фронта на итальянский, то еще что…

Процесс, что называется, пошел. Но пока он там все раскрутится, австрияки, пользуясь последними теплыми денечками осени, вломили румынам. Двадцать с лишним румынских дивизий поначалу весьма бодро откусили треть Трансильвании, но немедля увязли, в основном, из-за проблем со снабжением — с железными дорогами там полных швах, автомобили только у больших начальников, а на телегах-каруцах снабжать четырехсоттысячную армию та еще задачка. Тем более, что у тамошнего офицерства не было не только опыта, но и желания его получить. А еще жившие в Трансильвании венгры не были счастливы увидеть оккупантов, тащивших все, что не приколочено (а приколоченное отрывавших и тащивщих). Так что даже несмотря на то, что Болгария на этот раз не была в союзе с Центральными державами, армия Фалькенхайма Бухарест все равно взяла.

И у нас началась «вторая транспортная тревога» — срочная переброска войск и формирование Румынского фронта. Буквально из ничего — штаб пришлось делать на основе Одесского военного округа, армии собирать с миру по нитке, артиллерию снимать даже из действующих частей.

Австрияков остановили на подходе к границам империи, но на волне наступательного порыва они заодно вздрючили и Сербию, добравшись аж до Македонии. И вот там они узнали, что такое «война всех против всех» — македонские подпольщики-революционеры-партизане-террористы, бог весть, как их называть, обожали всякую власть, а уж оккупантов особенно. Воевать с дезорганизованным тылом у австрийцев даже при немецкой помощи выходило не очень и фланговый удар англо-греческих войск при поддержке черногорцев опрокинул фронт Центральных держав на Балканах.

* * *

Ко всем военным головнякам у нас состоялось своего рода пополнение рядов. Булгаков долго и настойчиво добивался аудиенции, при этом таинственно умалчивал о причинах. Пришлось выкроить время.

Философ пришел не один, а в составе целой депутации, среди которой я знал Максима Горького и волосатого, в бархатной блузе Николая Бердяева. Последнего я помогал вытаскивать из вологодской ссылки, куда его упекли за несколько резких статей, от которых выло все церковное начальство. Третий, круглолицый и светлоглазый оказался Александром Богдановым, некогда лечащим врачом Бердяева и членом ЦК эсдеков, четвертый, с козлиной бородкой и в пенсне, предпочел молча сесть в уголке.

Разговор взял в свои руки Богданов, напористо обрисовав мне идеологию «богостроительства», особенно упирая на то, что она во многом совпадает с практикой «небесников».

— И потому я полагаю взаимовыгодным шагом вступление в вашу, Григорий Ефимович, партию, нашей группы «богостроителей», — резюмировал Богданов под одобрительное хмыканье Горького и благосклонные