— Если б они хотели с нами разговаривать, давно б уже заговорили, — проныл Егор сквозь зубы. — Они полагают, мы хрюкаем.

— Да вы меж собой сперва поговорили. С народом своим. С шахтерами, с бабами, с женами. Нужна им эта независимость? Хотят они под «грады» за нее?

— А мы поговорили, Вить, поговорили! Народ нас поддержал. Да что там поддержал? Народ все и решил. Ты думаешь, горстка могла бы Донбасс раскачать? Всю жизнь повернуть? Нет, Вить это было в едином порыве. Да если б вышла горстка, ее бы смели в тот же день. В психушку бы забрали вместе с нашими флажками. В палате номер шесть республику бы нашу учредили.

— А так весь Донбасс — та палата.

— Нет, Вить, вся Украина! Киев! Главврач у нас безумный с санитарами. А народ…

— Да баран твой народ. На Крым посмотрел — и ничего перед глазами больше не осталось. Поди уж губу раскатали, что Путин пенсии повысит, всем по стакану нефти поднесет. Ну и конечно, на хер Украину. Они же не видели. А ты, Го́ра, видел. Ты знаешь: косит тех, кто падать не умеет. Кто голову на свист подымет и стоит, пока ему ворона в рот не залетит. Чего ж ты никому про это не сказал?

— А поздно, Вить, поздно. Никто же об этом не думал, когда начиналось. Народ ведь как решил: Майдан не расстреляли — и нас не расстреляют. Страх был, но этот страх, он, в общем, и привел к решению отделиться. Если вы к нам с такой философией, то мы тогда с Россией или сами по себе. А народ не баран — это ты нас обидел сейчас. Вот хочешь знать, за что я… ну, в общем, оружие взял? Помимо того, что я здесь живу, что здесь, в Кумачове, мой дом и девчонки и деваться нам в общем-то некуда?.. Ты говоришь вот: путинские пенсии, кормушка. Но мы и так неплохо жили. Нет, ну не как канадские шахтеры, которые на пенсии в Париже отдыхают, но, в общем, и не хуже, чем в любом регионе России. Мы и при этой власти жили бы не хуже — в материальном отношении. По крайней мере, хлеб бы из магазинов не исчез. А к остальным лишениям народ у нас привычный — в общем, как и в России опять же. Они же не хлеб у нас отняли. Но народ почему-то поднялся. Потому что не все, Витя, меряется в этой жизни на бабки. Не все умещается в брюхо. Да нет, мы не святые, тут не рай. Хлебнул тут народ с девяностых того же дерьма и до сих пор еще хлебает. Как шахты по убыточности стали закрыть — куда идти народу? Кто почестней, полезли в дырки, то бишь в копанки. А половина лбов здоровых взяли биты. У нас свои тут бандюки — еще похлеще, чем ростовские. И мы, менты… Я из России уезжал специально в город маленький — думал, чисто буду пьянчуг подбирать… Да уж видно, на Северный полюс надо было податься, не ближе. Убьешь дракона — сам драконом станешь, видел мультик. Бандосов немного зачистили — сами сели на этих площадках. Олигархи с огромных госшахт… вон с «Марии-Глубокой» всё тянут, ну а мы — с каждой копанки. Я-то ладно, колун, не следак, не убэповец, но и мне чем-то надо девчонок кормить… В общем, что я тебе-то рассказываю? Тут одно только слово — «система». Доили-доили, сосали-сосали — молоко уже кончилось, кровь потекла… Ты думаешь, вот эти добровольцы, небесная сотня, «Торнадо», «Тайфун», они за идею? За единство страны? Ну комбаты, хозяева их, тот, кто вооружал? Да за копанки те же, за уголь, за бабки. Или сланцевый газ, говорят, тут у нас, и давно уже продали америкосам, и шахтеры уже не нужны… Да я в прицел вчера увидел ту же рожу. Смотрю — ба! Богун! Авторитет наш бывший кумачовский. Я сам его дважды в СИЗО упаковывал — жалко, что на запчасти не догадался разобрать. А теперь он борец за свободу, нацгвардия, власть! В общем, что я сказать-то хотел… По-другому все стало сейчас. Говорю же: поднялся народ. Не за копанки, Вить, не за жрачку, а за то, чтобы жить по-людски. Это нам всем вдолбили, что бабло — это всё, что на всем ценник есть, на любом человеке, что все наши понятия, достоинство, уважение к себе, дети, будущее, воспитание, здоровье, мозоли, даже девственность, блин, — все за бабки, за корм. Только в рамках вот этой системы: в карман, в карман, в карман… В тележку, в тележку, в себя, в унитаз. Круговорот бабла в природе. Сколько ты загребаешь, столько, значит, и можешь к себе уважения требовать. А ничего не загребаешь, кроме горстки угля или вон милицейской зарплаты, так и нет тебя вовсе, плевок ты, окурок. Хочешь жрать — всё отдашь и продашь. Какой уж там русский язык? Ну и что, что в Европе мы будем на правах холуев, зато у них официанты больше получают, чем у нас токаря и шахтеры. Ну и что, что они ссут на Вечный огонь, лишь бы палкой не били по черепу, лишь бы хлеб в магазинах остался. Вот так они про нас там, в Киеве, и думали: что народ на Донбассе — свинья, ничего, кроме палки и кормушки, не видит. Да мы и сами в это верили — чего греха таить? Если так посмотреть на историю, то веками, веками этот страх ослушания в русских копился — не просве́рлишь его ни хрена. А тут в народе гордость выпрямилась, Витя. Ее сильно сжали — она и стрельнула. Мы вдруг не захотели жить для брюха. Ты понимаешь, что это такое? Впервые за всю нашу жизнь. Ты думаешь, мы бы на кухнях по-русски не могли говорить? Или вон под землей проверяли бы всех, на каком языке они там? Да на том же — сплошным русским матом. Залезайте — проверьте, если жить неохота. Но просто должно быть у каждого человека хоть что-то, что на корм не меняется, что отдать невозможно, разве что вместе с жизнью самой. Вот скажи мне: должно или нет?

Виктор видел, что брат хочет вскрыть его, просверлить до чего-то, способного тупо заныть, но внутри был бетон, монолит, пустота.

— Потому они сразу и сработали на подавление, — продолжал, распалившись, Егор. — Потому-то и злоба в них эта, что не ждали такого от нас, привыкли в нас видеть скотов бессловесных, а мы оказались людьми. У них, можно сказать, все представления о мире рушатся — ну как такое можно допустить? За это нас надо мочить.

— Что с выездом из города? — оборвал брата Лютов, сразу вбил ему в мозг: не старайся — я на твоей земле транзитный пассажир.

— Затруднительно с выездом. — Го́ра как-то весь смеркся и посмотрел на Лютова с тоскливым осуждением отогнанной собаки. — Особенно для тебя, — произнес, показалось, со злорадным удовлетворением: мол, хочешь не хочешь — все равно тут останешься. — Вдоль дороги на запад — войска. Блокпосты, КПП. В общем, мышь не проскочит.

— А народ как же едет — кто к родне в Украину бежит? Или нет больше рейсов?

— То народ, а тебя они выстегнут.

— Это как, почему? На мове, что ль, не размовляю?

— Ну это еще полбеды. Они и сами половина украинского не знают. Повадки у тебя другие. Клеймо на лбу: действующий. Не понимаю, как тебя через границу пропустили.

— А так же, как эти пропустят. Или чего они тут, кушать не хотят?

— Ну попробуй купи, — с притворной покладистостью согласился Егор. — Это если они прямо завтра на штурм не пойдут. Я тебе гарантировать, сам понимаешь, ничего не могу. Слишком быстро меняется все. За бабки, конечно, все можно — до Киева проезд с мигалками организуют, еще и анекдоты будут всю дорогу травить. Но могут прицепиться. Захотят тебя раком поставить… Они ж до власти только дорвались. Такой человек с автоматом, сам знаешь… В общем, Витя, попал ты.