– Бельмора превратили в корягу, – выговорила я наконец. – А Тинвина в железного болвана.

Алекса удивленно оглянулась на меня.

– Кто превратил? Да кому он нужен? Полагаю, он наткнулся на какое-то остаточное заклинание на пустыре и поплатился.

– Алекса, ты ферромаг. Ты знаешь заклинания, которые превращают человека в автоматона?

– Да это вообще невозможно! – вскрикнула Алекса и резко взмахнула фонарем.

– И тем не менее вот он, железный точильщик.

Я тоже наклонилась над ним и сразу нашла, что искала.

– Посмотри на его шею.

– Мотать мои шестеренки! – выругалась Алекса когда увидела, что прямо под ухом Тинвина, над шейным платком, торчит блестящий гвоздь. Казалось, он слегка светился, будто раскаленный, но стоило моргнуть, как иллюзия исчезла.

Я выпрямилась и попятилась. Страх пробрал меня до самых костей. От легкого удивления и робости перед непонятным он быстро переродился в цепенящий ужас.

– В Тинвина воткнули гвоздь, зачарованной неизвестным ферромагическим заклинанием. Оно превратило его в железного болвана. Алекса! Идем отсюда скорее! Занта! Бежим!

Я схватила Занту в охапку и бросилась к двери. Меня подстегивала паника. Неизвестно, кто поджидает нас в темных тоннелях, и какое еще страшное запретное заклинание он припас!

Алекса на миг замешкалась в комнате и догнала меня лишь у створки. Которую, несомненно, оставил приоткрытой тот же, кто и убил Тинвина!

– Что нам делать? – спросила Алекса дрожащим голосом.

– Идем к Расмусу! Немедленно! Нельзя терять ни минуты!

Мы бежали по пустырю, не разбирая дороги, поднимая за собой тучи сажи перепрыгивая через закопченные обломки, что торчали из сожженой земли.

Подул стылый ветер и упали несколько дождевых капель – осень давала о себе знать. Но холода я не чувствовала. Мне было жарко от бега и страха.

Опасность неслась за нами по пятам. Магия, что всегда была для меня источником радости, оказалась страшной силой. Некто, отравленный зловещими мотивами, не просто отнимал с ее помощью жизни – он превращал людей в куклы. Отчего-то это казалось невыносимо жутким.

Как знать, мертв ли точильщик? Быть может, заключенное в неподвижной оболочке, мечется от страха его сознание? Как и у Бельмора? Узнаем ли мы это наверняка? Кому пришло в голову сотворить столь противоестественную вещь? Чего хочет добиться этот человек? Как будто призрак завелся в нашем городе – незримый и безжалостный!

Но нет, призраки куда безобиднее. Уж я-то знаю, знакома с одним!

Толкаясь, мы вывалились через щель в каменном заборе и помчались к полицейскому участку. Дыхания не хватало, я выпустила тяжелую Занту из рук, и она быстро обогнала нас легкими прыжками.

– Эрла, подожди! – Алекса схватила меня за плечо. – Посмотри, что я прихватила в каморке Тиля. Что нам с этим делать?

На ее ладони лежала крохотная, не больше половины ногтя, брошь без застежки – львиная голова. Явно золотая.

– Где ты ее нашла?

– Не я. Занта нашла. В щели у пола. Возможно, брошь упала и закатилась.

– Вещь явно не точильщика. Но чья она?

– Убийцы? На ком в городе мы видели такую брошь?

– Ни на ком. Она какая-то странная. Слишком маленькая...

В голове шевельнулось смутное воспоминание, но так и не прояснилось и быстро растаяло.

– Покажем находку Расмусу, – решила я. – Это улика.

☘️

– Нам нужен комиссар! – потребовала я, вторгаясь в приемный зал участка.

Тут было многолюдно. На скамье за решеткой ждал, благостно щурясь, сапожник Пульц, наверняка арестованный за свое обычное преступление – справление нужды в неположенном месте. За стойкой пили чай и беседовали полицейские Робсон, Бобсон и Добсон. Писарь Клаус курил, высунувшись в окно.

При моем появлении все замолчали.

– Эрла, что случилось? – спросил Роб. – Почему ты такая грязная?

– Где Расмус?

– Пошел домой перекусить. У него время обеда.

– Где он живет?

– На соседней улице, в доходном доме вдовы Кордулы, – отрапортовал Роб, но спохватился и неуверенно приказал: – Ты должна подождать его здесь. Изложи свою проблему, я запишу обращение.

Но я помотала головой, схватила Алексу за руку и выскочила наружу.

Расмус занимал лучшую комнату в доходном доме Кордулы – на первом этаже, выходившую окнами в небольшой сад, втиснувшийся между двумя каменными оградами. Даже отдельный вход имелся.

Мы загрохотали кулаками в дверь.

– Рейн! Открой! Это я, Эрла!

– Рейн? И уже на «ты»? – заинтересовалась Алекса.

Я ничего не стала ей объяснять. Дверь распахнулась, и перед нами предстал хмурый, озадаченный комиссар Расмус, в руке – надкусанный бутерброд.

Меня затопило невыносимое облегчение. Рейн показался мне таким родным близким, уверенным, спокойным! Мне хотелось обнять его. Он не даст нас в обиду. Он все уладит, он найдет преступника!

– Заходите, – обронил комиссар и посторонился, сразу поняв, что привела нас к нему новая беда.

Занту не нужно было просить дважды – она проскользнула между ног и отправилась исследовать новую территорию.

Несмотря ни на что, меня кольнуло любопытство – сейчас увижу, как живет комиссар. Обстановка квартиры многое говорит о хозяине.

В комнате было тепло, топилась чугунная печка, но форточка открыта настежь впуская поток ледяного воздуха. Простая мебель: некрашеный стол, одежный шкаф, узкий диван, зеркало и рукомойник в углу, где лежат бритвенные принадлежности. Вдова Кордула не баловала своих постояльцев.

На столе посреди комнаты обнаружилось кое-что любопытное. Рейн подкреплялся, и обед его был скуден: дымящийся чайник, на расстеленной газете – нарезанный хлеб, мясо, вареные овощи. А дальше лежали удивительные предметы: мелкие шестеренки и инструменты, пружины и линзы, фитили, спички! И стояли бутылки с разноцветными жидкостями явно алхимического происхождения.

– Садитесь, – Рейн приглашающе махнул рукой.

Я с трудом протащила к столу усталые ноги и чуть не рухнула на истертое, но такое мягкое сиденье. В теле гудело изнеможение.

Алекса же садиться не стала, а склонилась над инструментами и деталями и принялась бесцеремонно их изучать.

– Чаю?

– Да, пожалуйста.

Рейн налил мне чаю в простую жестяную кружку. Нос пощекотал смолистый аромат можжевельника – комиссар пил мой Нокс Вигилате.

Я сделала глоток и зажмурилась. Горячий, сладкий, вяжущий язык напиток казался эликсиром жизни.