Похороны в Хаскеллз-Кроссинг были событием весьма нередким. В ознаменование их печатнику заказывали поминальный листок, на обороте которого помещалось любительское стихотворение-некролог вместе с номерами псалмов и названиями молитв для отпевания, а на лицевой стороне — красочная фотография покойного во цвете лет. Вот он на яхте у берега Мэна, позирует у румпеля, лучезарно улыбаясь в потоке нейтрино, который к моменту его кончины уже достиг далекой звезды Вега, или стоит, держа под уздцы любимого коня, тоже давно издохшего — конь косит лиловым глазом и хищно раздувает ноздри. Редко попадались фотографии, где умерший запечатлен дома или на службе, чаще — в момент празднования сорокалетия или на пышном пиршестве по случаю выхода на пенсию, а то и на теннисном корте с ракеткой или серебряным трофеем в руках, тоже неизменно улыбающийся. Загробная жизнь, как следовало подразумевать, — это такой удаленный клуб.

После похорон вдова или вдовец, или старший сын, проживающий здесь же, в поселке, устраивали в доме покойного, на веранде яхт-клуба, либо в хорошем ресторане ритуальное пати. Печальные воспоминания об ушедшем постепенно сменялись веселыми, а грустные разговоры — сетованиями на то, как притесняют законопослушных, исправно платящих налоги граждан недобросовестные, продажные или просто несостоявшиеся политики, удобно устроившиеся в своих кабинетах. Если мероприятие устраивалось дома, оно непременно должно было быть украшено видом на искрящийся клинок моря — этот нетленный образ всепоглощающей, невозмутимой вечности, поджидающей каждого из собравшихся, каждого из живых.

Одной из первых знакомых новой четы Маккензи — Маккензи-2, если браки нумеровать как компьютерные программы, — стала маленькая пухлая женщина с подсиненными редеющими волосами и неустойчивой внешностью — Вредина Уэнтуорт. Врединой ее прозвал младший брат, когда-то в детстве терпевший от нее незаслуженные обиды. На фотографии, датированной 1925 годом, когда ей было лет десять, она действительно выглядит заносчивой угловатой девчонкой с вызывающим взглядом. Повзрослев, она сделалась покладистой, даже добродушной, формы у нее округлились, но прозвище так и осталось. Врединой она была в отчем доме, в пансионе, в средней школе и осталась ею в замужней жизни. У ее приятельниц в Хаскеллз-Кроссинг тоже были прозвища: Пышка, Попрыгунья, Недотрога, хотя все они были почтенными дамами лет шестидесяти — семидесяти. И если Джулия имела слабость, то лишь к этой сердечной и теплой женской компании.

Родилась Джулия в Нью-Хейвене в семье банкира, приверженца высокой церкви, у которого помимо нее было трое сыновей. Едва закончив богословский факультет в местном университете, она вышла замуж и из примерной дочери и студентки сделалась образцовой женой и домохозяйкой. Единственный раз в жизни она оступилась — влюбилась в Оуэна и утверждала потом, что своим замужеством спасла его, вытащила из трясины разврата. Оуэн не возражал, чтобы его спасли как можно скорее, но Джулии был ни к чему скандал. Она не желала видеть выражение неподдельного ужаса на лицах прихожан своего мужа и косых взглядов добропорядочных супругов Ванессы Слейд, Имоджин Бисби, Патрисии Оглторп и Алиссы Морисси. С чувством облегчения она оставила Миддл-Фоллс и на новом месте, в ста милях к юго-востоку, сошлась с новыми знакомыми, с добродушной Пышкой Хепгуд, непоседливой Попрыгуньей Уилкинс, смешливой Недотрогой Стивенс и рассудительной Врединой Уэнтуорт. За рюмочкой вишневого ликера Вредина и Недотрога принимались изображать узнаваемые поселковые типы: полногрудую няню-ирландку, беззаботного садовника-итальянца, напыщенного немца-бизнесмена и делали это беззлобно и так нескучно, сопровождая показ характерными жестами и соответствующим акцентом, что Джулия покатывалась со смеху. Для этих пожилых дам она была девочкой, нуждающейся в опеке. Миссис Уэнтуорт проследила за тем, чтобы они с Оуэном познакомились с нужными им людьми и записались в хороший клуб. Сменялись живописные в Новой Англии времена года, тянулись дни и летели недели, но она всегда была при деле, будь то проводы в последний путь общих знакомых или улаживание множественных проблем шестерых детей семейства Маккензи — у Оуэна от первого брака их было четверо, у Джулии двое.

Вредине было уже за восемьдесят, когда она стала худеть, а из-за облысения ей пришлось обзавестись париком. Но ее не покидала веселость. Она часами спорила с Джулией относительно цвета волос — какой ей больше к лицу. Даже когда ее везли в больницу — случился сбой в дыхательной системе, — она шутливо препиралась с доктором на «скорой». Последний раз старая леди до слез рассмешила Джулию рассказом о буре в стакане воды, поднявшейся в приходском совете по какому-то пустячному поводу. За окнами уже стемнело, она откинулась на подушку и своей сухонькой ладошкой похлопала Джулию по руке. Ей хорошо помогает новое лекарство, и она встанет на ноги, вот только пусть ее переведут в реабилитационный центр в Кэботе. Горьким возгласом обиженного ребенка Джулия встретила на другое утро звонок из больницы. Вернувшись в спальню, она выкрикнула сдавленным голосом: «Вредина умерла!» В глазах ее стояли слезы, хотя Джулия была из тех женщин, что не плачут даже в самые тяжелые времена.

В Миддл-Фоллс и прежде случались скандальные истории, но такой еще не бывало: от священника ушла жена и увела чужого мужа.

В один прекрасный день пятнадцатилетний Флойд, придя из школы, сообщил отцу, что преподобный Ларсон и его жена расходятся. Одноклассница Флойда, Дженнифер Паджасек, которая подрабатывала тем, что сидела с детьми Ларсонов, рассказала, что там всеми днями взрослые ссорятся.

Флойд не знал, что новость, принесенная им домой, касается его самого и станет первой тучкой в его безоблачной жизни.

А в доме священника к тому моменту все уже было решено. Оуэна затягивал роковой омут неизбежности, как и тот, что много лет назад затянул Дэнни Хофмана, когда в двух шагах от дома семейства Маккензи на Мифлин-авеню на исходе ночи тот приготовился спустить курок отцовского «кольта». Люди вообще по своей природе убийцы, что бы ни говорили пацифисты и противники военной службы. Они обманываются сами и вводят в заблуждение других.

Стоял ясный сентябрьский день, было половина пятого. Оуэн сидел за кухонным столом своего дома на Куропатковой улице, дома с шестью спальнями и четырьмя туалетами. Его охватило предчувствие большой беды. Дэнни Хофман стрелял в себя, а он будет стрелять в сына. Пистолет пока еще за поясом, но через несколько дней раздастся выстрел. Как и Бадди Рурк, Флойд потеряет отца. Филлис уже знает, что ее муж спит с другой женщиной, и скоро об этом узнает весь поселок. Здесь ничего не скроешь.

Оуэн понимал: Джулия будет хорошей женой. Но он мог бы долго держать ее на положении любовницы — опыт у него уже был. Однако Джулия не желала ждать. Она первой заговорила о разводе. Грехопадение словно встряхнуло ее. Привычка не поддаваться сомнениям, приобретенная в то время, когда она была добропорядочной супругой, заставила ее действовать.

Объяснения с детьми, переезд на квартиру в окраинных кварталах за рекой, консультации с адвокатом в Хартфорде — все происходило как бы во сне и как бы не с ним, Оуэном Маккензи. Так началось его позднее взросление. Уход от Филлис был первым самостоятельным поступком за всю его сорокапятилетнюю жизнь.