Встретив его однажды неподалеку от «Гадкого утенка», Ванесса прошла, не останавливаясь, обронив: «Так тебе и надо, дорогуша». Другой раз Алисса, ведя в школу маленькую Нину, спросила дочь: «Не хочешь показать мистеру Маккензи, что у тебя прорезался еще один зуб?»

Карен Джазински постучала как-то в его служебный кабинет, но он не открыл дверь: рядом с ним раскинулась на диване его темноволосая возлюбленная, похожая то ли на «Обнаженную Маху» Гойи, то ли на «Олимпию» Мане — больше все же на первую.

Триси Оглторп прошла в супермаркете мимо Джулии так, будто та была пучком увядшего салата. Скрываясь от посторонних глаз, Оуэн и Джулия захаживали в «Серебряную ложку», дальний и дорогой ресторан, на ужин при свечах. Увидев их там, Имоджин и Роско Бисби сделали вид, что не заметили романтической парочки.

С телевизионных экранов и газетных полос на американцев мутным потоком изливались плохие новости: бесконечные разводы, кражи, изнасилования, убийства в квартире, в подворотне, на улице. Жертвы и свидетели этих драм сбивчиво рассказывали перед камерами, что они видели и что слышали. Тягостное впечатление оставляли тяжбы при разделе имущества. Эта напасть не обошла стороной и супругов Маккензи. Став людьми состоятельными, они накупили произведений искусства и предметов культуры. Вместе выбирали дорогие персидские ковры, абстрактные картины, книги — чего стоил роскошный альбом репродукций выдающихся образцов мировой живописи. Особенно жаркие споры вызвали «Поминки по Финнегану» Джойса, которые Филлис с сердечной надписью подарила Оуэну в день его двадцатипятилетия. Тяжелый продолговатый том в кожаном переплете содержал окончательный, датированный 1939 годом вариант романа и пятнадцатистраничное авторское приложение с перечнем замеченных типографских опечаток. Текст, пересыпанный каламбурами, звукоподражаниями, иноязычной лексикой, представлял собой нескончаемую загадочную игру слов.

Филлис уверяла, что у Джойса ум как у великого математика. Оуэн склонялся к мысли, что у него тонкий слух, благодаря которому он слышит музыку языка. В пору сближения оба считали, что роман представляет собой квинтэссенцию создаваемой веками, замкнутой на самой себе европейской культуры, хотя ни он, ни она не одолели больше пяти страниц.

Ларсоны столкнулись с обстоятельствами иного рода. Дом, в котором жил священник с семьей, принадлежал Церкви, и проживание в нем учитывалось в его жалованье. Теперь, когда Джулия сошлась с Оуэном, перед ней встал вопрос: где жить ей с детьми?

Между тем приближалось Рождество с его непременными праздничными событиями, хозяйкой на которых по традиции полагалось быть жене священника. Несмотря на двусмысленность положения, Джулия безупречно справилась с делом, после чего сразу же прибыла в своем строгом трикотажном платье на холостяцкую квартиру Оуэна на улице Согласия.

— Не удивляйся, дорогой. Женщины приспосабливаются к любым обстоятельствам. Они умеют быть разными. Какой же ты все-таки наивный.

— Ты хочешь сказать, по сравнению с Артуром?

— Ну да. Ему такое приходилось слышать… Кому же излить душу, как не священнику?

Об этом затянувшемся периоде, когда Джулия продолжала жить в одном доме с брошенным мужем, Оуэн вспоминал во сне даже и четверть века спустя. Ему снилось: Джулия запуталась в паутине условностей и вернулась к мужу-священнослужителю.

По великой мудрости своей Церковь деликатно указала слуге ее на нетерпимость положения и предложила выход. У председателя церковного совета, бывшего банкира, большой дом, в котором он живет совершенно один. Может быть, преподобный Ларсон поселится в нем, пока миссис Ларсон не подыщет для себя и детей подходящее жилье, желательно в другом городе?

Шел год, на который пришлось двухсотлетие образования Соединенных Штатов Америки. В июне закончились школьные занятия, и Джулия с Рейчел и малолетним Томми уехали в Олд-Лайм пожить у двоюродной сестры. Настала длительная разлука. Чувствуя на себе укоризненные взгляды родственницы, тоскующая женщина сумела послать возлюбленному несколько торопливых писем. Беспокойными ночами Оуэну снова снилось: у него отнимают Джулию, их связь рвется, как рвались первые телеграфные провода, что прокладывали по неровному скалистому дну Атлантического океана. Письма Джулии на голубоватой почтовой бумаге, тревожили Оуэна своей ясностью. В них не было ни упреков, ни сожалений, ни тени двусмысленности. Ей нравилось, что она покинула реку с тремя водопадами и снова живет у моря. Томми, который прежде побаивался воды, теперь проплывал всю дорожку в бассейне прибрежного клуба. Рейчел с радостью училась верховой езде. Их нередко навещал Артур. «Он вряд ли долго пробудет священником», — говорил Ларсон жене. Епископат не оказывал на него никакого давления, однако он считал дни, когда подаст в отставку. Несмотря на то что апостол Павел был противником брака, найти новое место священникам, состоящим в разводе, было весьма затруднительно.

Один из членов церковного совета, бывший бизнесмен, настоятельно рекомендовал Ларсону перебраться поближе к Манхэттену, где легче устроиться на работу — заведовать кадрами в какой-нибудь компании или руководить отделом по связям с общественностью.

Хотя Оуэн с Филлис давно жили врозь, взгляды на вещи были у них одинаковые. Это умственное родство зародилось еще в МТИ и развилось в большом доме на Кембридж-стрит, по которой проходил кратчайший путь между Гарден-стрит и Массачусетс-авеню. Оба они удивлялись, как смело и без оглядки на прошлое Джулия двинулась по житейскому морю, словно посуху, к новому берегу. Полубогемная порядочность стала для бывших студентов жизненным идеалом. Колин Гудхью — брат Филлис — сделался профессором романских языков, занимался Корнелем. Женившись на француженке, он каждый август проводил с ней в Провансе. Родители Филлис недавно скончались, одна смерть последовала за другой через несколько месяцев — так часто бывает с супругами, много лет прожившими в браке; она осталась совсем одна, и поэтому Оуэн не спешил с разводом.

Впоследствии он мало что помнил о том растянувшемся на несколько месяцев периоде, когда в свободное от работы время он мотался на красном «стингрее» между оставшейся без главы семьей на Куропатковой улице и неприбранной холостяцкой квартирой в запущенной четырехэтажной коробке на другом берегу Чанконкабока, заселенной овдовевшими поляками и одинокими грузными женщинами преклонного возраста. С напускным безразличием он встречал хмурые взгляды двух старших детей-студентов и круглые от удивления глаза двух малышей. У этих он проверял домашние работы и иногда водил их в кино. Его воспитали лишь в поверхностном религиозном духе, но временами ему казалось, будто он слышит, как они молятся, чтобы папа вернулся к маме. Молятся отчаянно, как отчаянно бьют крыльями стрижи, попавшие в дымоход старого фермерского дома.

Что до Филлис, ее настроение менялось в зависимости Бог ведает от чего. Моменты уныния чередовались у нее с приступами веселости. Словно она радовалась, что получила свободу. Она так и не прижилась в Миддл-Фоллс и смотрела на общество мелких буржуа свысока, скрывая полупрезрение за привычной вежливостью профессорской дочери. И тем не менее местные дамы взяли ее сторону. С наибольшим сочувствием отнеслись к ней те из них, с кем спал Оуэн. Они и о Джулии отзывались резче других. «Вы обратили внимание? У этой особы глаза как у инопланетянки. Меня от них в дрожь бросает. Бедный Артур Ларсон. Ему молиться надо как святому. Роско недавно разговаривал с ним и не услышал ни единого дурного слова о бывшей жене!»