Миха открывает блокнот на столе. Безотчетно, просто чтобы что-то делать.

– Что вы пишете?

– Ничего.

– Вы будете записывать наш разговор?

– Не знаю. Возможно. Вы не против?

Колесник кивает.

– Нет, нет.

Молча сидят. Старик прилежно ждет, пока Миха заговорит.

Но Миха не в силах спрашивать, в голове вертится:

«Время и место те самые. Лето, осень сорок третьего. Он все помнит».

Миха захлопывает блокнот.

– Простите. Давайте остановимся. Думаю, на сегодня с меня хватит.

* * *

Вечером Миха едет на велосипеде из одной деревни в другую. Сначала гонит быстро, но потом сбавляет ход.

Дома у Андрея достает фотографию деда и кладет перед собой на небольшой столик.

Миха знает: завтра же можно отвезти фотографию Колеснику и спросить обо всем напрямик.

Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?

Миха прослушивает запись. Те самые время и место. Пытается заключить с собой сделку.

Да не нужно ему говорить этого. Зачем Колеснику знать? Не стану говорить, что это мой опа. Скажу просто – Аскан Белль.

Однако, лежа в постели, он думает о Колеснике. О медлительных больших старческих руках, о мягкой коже вокруг глаз. О резковатых ответах. Все равно Миха пока еще слишком боится.

* * *

– Вы помните кого-нибудь из немцев?

– Да.

– Расскажите, пожалуйста.

– Что именно?

– Не важно. Что угодно. Что помните.

Колесник колеблется. На какое-то мгновение Михе даже показалось, что тот смутился, растерял слова.

– Что хотите. Начните с чего угодно. Прошу вас.

– Я помню одного.

– Как его звали?

– Тильман. Служил доктором в полиции. Он их учил. Учил убивать людей. Максимально чистым способом, понимаете ли. Но вы просили без подробностей.

– Да.

Похоже, Колеснику стало легче. У Михи тоже отлегло. Снова оба сидят и молчат.

– А еще кого-нибудь из немцев, может быть, помните? Может, просто перечислите имена?

Старик мало кого помнит. Он перечисляет медленно, и Миха слушает, записывает, ждет. Фамилии и кое-какие имена, но сочетания «Аскан Белль» среди них нет.

– Однако их было больше? Должно было быть больше?

– Давно дело было.

– Да.

Миха думает под жужжание магнитофона. Осталось два дня. Он даст себе еще два дня поблажки, а потом покажет снимок.

– Я помню одного немца, который застрелился.

Не опа.

– Покончил с собой?

– За бараками. После одного расстрела.

– Ему было стыдно?

– Думаю, да. Помнится, они тогда еврейских детей расстреливали, так он на следующий день застрелился.

– Но только потом, да? После того, как расстрелял детей?

– Да.

Тянутся долгие, пустые секунды, а Миха не в силах вымолвить ни слова. Колесник смотрит на него, Миха чувствует взгляд.

Спустя какое-то время старик встает. Наливает каждому водки и ставит маленький, до краев налитый стакан на стол перед Михой. У Колесника трясутся руки. Миха поднимает голову.

– Простите.

Колесник кивает. Ждет, покуда Миха выпьет, затем пьет сам.

– Лучше не касаться подробностей. Вам, наверное, так будет легче?

Колесник снова кивает. Михе подумалось вдруг, что старик что-то ему скажет, и он замер, ожидая, но момент упущен.

Колесник указывает на магнитофон. Осмелевший и разгоряченный от водки, Миха все же держит слово и покорно останавливает запись.

* * *

В один из дней, ближе к вечеру, Миха с Андреем играют в карты, жестами уточняя по ходу игры правила. Любезничают друг с другом, уступают: то играют по немецкому варианту, то по белорусскому, постоянно путаются и хохочут.

Водка горит у Михи в желудке. Он думает о выброшенном из письма абзаце, о тех ненаписанных строках: он до сих пор не знает, трусость то была или здравый смысл. Смотрит на Андрея, который разогревает в печке суп и нарезает хлеба. Как теперь объяснить? Счего начать?

Он хотел позвонить вечером Мине. Пойти на главную площадь к автомату и поболтать. Но вместо этого после ужина он почистил зубы и отправился спать.

* * *

Выехав на Андреевом велосипеде из-за угла, Миха уже видит хозяина, стоящего на крыльце. Он еще издали машет Михе, и Миха тоже поднимает руку. Эдакое молчаливое «здравствуйте».

Пока Миха отвязывает от руля сумку, Колесник спускается по ступенькам.

– Послушайте, герр Лехнер, я тут подумал.

Миха замирает. Поднимает голову и смотрит на старика.

– Вы хотите меня прогнать?

Колесник кажется утомленным. На лице залегли глубокие, сонные складки.

– Нет-нет. Мне просто интересно. Можно вас кое о чем спросить?

– Да, конечно.

Прислонив велосипед к стене, Миха с улыбкой поворачивается к старику.

– Те люди из музея… Они вам ничего про меня не говорили. Так ведь?

– Они сказали, что вы помните немцев.

– Да, но они вам не сказали, чем я тут при немцах занимался?

– Нет.

– Нет. А я думал, вы все знали, когда в прошлый раз пришли. Но вы такие вопросы задавали, что я начал сомневаться.

Колесник стоит совсем близко, но голос его звучит тихо. Миха не смеет дышать. Старик так близко, что, кажется, к нему можно прикоснуться.

– Думаю, я должен вам сказать.

– Должны?

– Да.

– Тогда я достану магнитофон?

– Нет, я скажу вам это прямо здесь.

Михе неловко. Старик стоит чересчур близко. Миха хватается за велосипедную раму. Ему хочется отвернуться.

– Мой отец был учителем. Он выучил меня языкам, польскому и немецкому, и когда пришли немцы, я им помогал. Я с ними сотрудничал. Правильно я сказал?