Владыка дошел до двора Карамышевых и повернул в небольшой проулок, где буквально вчера по распоряжению Краснобаева навесили широкие ворота и сделали проезд. Владыка и остальное духовенство, верующие миряне остановились на углу карамышевского подворья, пропуская вперед себя возчиков с бревнами, что быстро заезжали на участок, сваливали бревна одно к одному, разворачивались и направлялись в сторону Знаменского монастыря. Следом вошли плотницкие мужики и принялись раскатывать, растаскивать бревна по краям участка, быстро определяя, какое куда пойдет.

Только тут Андрей Андреевич, который в смятении стоял в общей толпе любопытствующего народа, разглядел, что бревна все до одного мечены буквами и цифрами по бокам, с выбранным пазом. Значит, то был разобранный сруб, который, верно, приготовили в монастыре, а теперь лишь перевезли для сборки на его бывшую пустошь. Народ загалдел:

— Ишь, ты, как ловко придумал владыка: сруб заранее заготовили под церковку, раскатали, перевезли и теперича в день соберут.

— То–то татары возрадуются, когда в аккурат посередке ихней слободы да православная церква встанет! — А митрополит Сильвестр тем временем повернулся к праздно глазеющему на происходящее народу и громко произнес:

— Миряне! Братья! У кого сердце не стыло к вере нашей, то Христом Богом нашим призываю в помоществление работному люду. Не откажите святой церкви в малой помощи, надевайте рабочее платье да поспешите сюда с инструментом, кто с каким может. Да и соседей пригласите, пускай с вами идут на праведное дело. Народ тут же откликнулся на призыв владыки:

— С радостью, ваше преосвященство!

— Поможем, отец родной, соберем церковку в единый день!

— Берись за работку! Сдюжим!!!

Некоторые мужики прямо в чем были, в праздничной одежде, вбежали во двор, ухватились за бревна, стали помогать плотницким мужикам сгружать их, заносить, ворочать. Другие поспешили скорым шагом домой, чтоб известить родню, ближних соседей о небывалом деле, затеянном владыкой. Через каких–то полчаса, час в усадьбе Карамышева стало полно народа, и приходилось чуть ли не по пятеро на каждое бревно. Здесь всем распоряжался Зиновий Козлов, наипервейший плотник с митрополичьего двора, который показывал, куда чего класть, относить. Сам он с четырьмя мужиками начал выкладывать первый ряд. В руках у него был шнурок с завязанными узелками, и Зиновий что–то вымерял, высчитывал, прикидывал в уме, озабоченно щуря левый глаз.

— Сюда клади, — командовал он, — ровней, ровней, подложи щепочку под низ, — подходил с топором, постукивал, выправлял, снова мерил.

В землю уже вкопали толстенные сосновые чурбаки, на которые и затаскивали теперь окладные, в обхват, бревна нижнего ряда. У Зиновия что–то не получалось, он кипятился, отталкивал руководимых им мужиков, негромко ругался, хотя в иные разы мог и чертыхнуться, помянуть всех и вся черным матерным словом, да мешало нынешнее присутствие митрополита Сильверста, который стоял неподалеку и внимательно следил за работой. Наконец, бревна легли, как надо, Зиновий пробежался кругом, приседая, "простреливая", как он говорил, углы, уровень, прямизну и прочие плотницкие премудрости, которые не каждому и знать дано, и лишь потом крикнул мужикам: — Клади мох, да подлиньше выбирайте, чтоб на завивку хватило, — и осанисто, торжественно ступая, направился к владыке. Подойдя к нему, сдернул шапчонку, поклонился, достав правой рукой земли, и попросил благословить начало строительства. Владыка кивнул дьякону, чтоб начинал торжественный молебен по случаю закладки храма.

Окрестные слободские татары не сразу разобрались, чего за строительство началось у них под самым носом, немного потолкались вместе со всеми, и стали расходиться по домам. Лишь мулла Измаил недоверчиво заглядывал через забор в усадьбу Карамышева, но молчал, бурчал только что–то на своем языке. Но когда на телеге провезли большой тесовый крест, с вырезанными на нем непонятными буквами, то его прорвало. Он заголосил, поднял к небу руки и стал сзывать татар обратно, призывая при том самого Аллаха в свидетели, что неверные затеяли дурное дело. Татары не заставили себя долго ждать, кинулись к Измаилу, залопотали, начали размахивать руками, кто–то даже вырвал кол из плетня, в руках у других оказались длинные кнуты, и они скопом начали приступать к карамышевской усадьбе, неодобрительно выкрикивая угрозы в адрес владыки.

Когда они вплотную подошли к воротам, то забеспокоились уже русские мужики и, перехватив топоры поудобнее, начали выжидательно поглядывать на владыку. Тогда к татарам направился отец Николай, городской благочинный, и твердым голосом спросил тех:

— Чего шумите? Зачем дурные слова кричите? Думаете, управы на вас не сыщем?

— Это я сейчас к губернатору пойду на вас управу искать, — на довольно чистом русском языке отвечал мулла Измаил. Губернатор действительно частенько приглашал его к себе и постоянно интересовался делами в татарской слободе, а в праздники отправлял местным старикам и самому мулле отрезы сукна в качестве подарков.

— Губернатор не может запретить владыке строить храм, — отрезал отец Николай. — А уж вас это и подавно не касается.

— Как это не касается?! — завизжал мулла. — Тут наша земля!

— У владыки есть купчая на часть земли, и он действует по закону.

— У русских один закон: чего хочу, то и делаю, — не унимался Измаил, подходя вплотную к отцу Николаю. — Не поможет губернатор, к самой императрице поеду!

— Поезжай, поезжай, только не запарься! — насмешливо выкрикнул кто–то из плотников. — Императрица давно в окошечко поглядывает, ждет, не дождется, когда Измаил из Тобольска пожалует сказки ей сказывать.

— Тьфу, на тебя и детей твоих! — плюнул под ноги Измаил и, добавив еще что–то по–татарски, круто повернулся и пошел на свой двор. Вскоре владыке сообщили, что он выехал в пролетке по направлению к губернаторскому дому.

— Мулла ябедничать поехал, — загоготали мужики, — видать, не по нраву ему наша затея.

Владыка поморщился, зная, что приезд губернатора ничего хорошего ему не принесет. Но два дня назад ему сообщили, будто бы Сухарев отбыл по дороге на Тару, проводить набор рекрутов или по иным делам, и в ближайшие дни возвращения его в город не ожидали. Так и вышло. Мулла Измаил вернулся ни с чем и больше к строящейся церкви не подходил. Постепенно разошлись, размахивая руками, и остальные татары.

А плотницкие мужики ловко собирали сруб, прокладывали паклю, подтесывали, где надо, бревна, садили на шканты, другие уже шли подтыкать и конопатить плотно лежащие одно на другом бревна. Церковка росла буквально на глазах, с каждым часом увеличиваясь на венец, а то и на два. Владыке кто–то притащил толстый обрубок, и он сел на него, сложив обе руки на епископском посохе. После полудня сруб уже подвели под крышу, и возчики погнали за кровельным тесом на монастырский двор.

Когда пошел десятый ряд, то пришлось ставить сперва козлы, а потом сколачивать и леса, крепя их прямо к углам сруба. На высоте работа пошла помедленней, и часть мужиков Зиновий Козлов направил настилать полы, заниматься косяками под окна и двери. Но все равно занять работой всех собравшихся было немыслимо, и владыка, посовещавшись с остальным духовенством, предложил петь церковные псалмы и тропари. Начали монахи, их поддержали приходские священники, а потом уже подхватили и стоящие полукругом миряне. Пение звучало громко и торжественно, непривычно для этих мест, и татары опять начали высовывать головы из–за своих заборов, но, не зная как поступить, быстро скрылись внутри домов. Наконец, начали крепить стропила, двое мужиков полезли на самый верх, таща за собой на веревках медленно поднимающийся по стропилам крест. Когда он взмыл над свежесрубленной церковкой, владыка начал службу в честь воздвижения Святого и Живородного Креста. Поползли вверх тесовые кровельные доски, ударили первые молотки, и церковь стала укрываться изжелта отсвечивающей в лучах заходящего солнца крышей. Почти половина населения города сбежалась поглазеть на небывалое зрелище, когда в один день поднимался новый храм, да ни где–нибудь, а в самой середке татарской слободы.