— Перепишешь Помигаловку — будет свадьба, а нет, то ищи иного жениха Тоньке Карамышевой.

Неожиданно Ивана поддержали Алексей и Федор Корнильевы, напомнив о занятости Василия Павловича делами в Тобольске, стали доказывать, мол, на все его одного не хватит, а Иван и наезжать туда будет, а может, после и совсем переселится с молодой женой. И Зубарев–старший сдался, пошел на попятную, обещал выполнить все так, как настаивал Иван, но тут же добавил:

— Только смотри, коль баловать начнешь, мигом узнаю. А тогда…

— Что тогда? — открыто усмехнулся Иван, поняв, что впервые в жизни отец уступил ему, почти сдался.

— Опеку над тобой учиню! Вот чего!

— Там видно будет, — легкомысленно отмахнулся Иван, но посуровел, видя, отец не шутит и, оступись он, сделает как обещает, не даст и шага самостоятельно ступить.

А еще через день Михаил Яковлевич привез радостную весть: киргизцы, взявши с него деньги с товарами на изрядную сумму разными, успокоенные уехали восвояси, обещали забыть о случившемся, не жаловаться императрице. Но заказали Ивану появляться в их краях, погрозив на прощание в воздухе смуглыми кулаками. Отменил приказ о сыске Зубарева и тобольский губернатор. И теперь Ивану можно было преспокойно возвращаться в город.

…Уже на следующий день, как Иван приехал в Тобольск, они с Василием Павловичем честь по чести оформили документы на деревеньку Помигалову, переписав ее на Зубарева–младшего, в полное его пользование с выплатой подушенных и прочих денег за нее.

— Смотри, Ванятка, берись за дело всерьез, может, из тебя и в самом деле толк выйдет, — со вздохом, как от себя оторвал, передал ему купчую Зубарев–старший. — А главное, всю дурь из башки выбрось…

— Само собой, батюшка, или я не ваш сын, другой породы?

— Чего–то сомневаться в последнее время стал я в том, — вздохнул отец. — Порода, может, и нашенская, а дела… непонятно чьи.

В тот же вечер поехали свататься к Карамышевым. Антонина, хоть и знала со слов отца, что должны приехать Корнильевы по серьезному делу, вконец растерялась, когда Андрей Андреевич вывел ее за руку из–за перегородки, где она скрывалась. Заплакала. Кинулась на грудь к матери, хотела убежать к себе, но ее успокоили, усадили напротив жениха. Иван, тоже смущенный, но довольный, разглядывал свою невесту, невольно сравнивал с Натальей Пименовой и находил Антонину и худой, и чернявой, и глаза у нее были маленькие, глубоко посаженные, а носик, вздернутый вверх. Наталья была не в пример краше, крупнее лицом и фигурой.

"Ай, с лица не воду пить, — подумал он про себя. — Свезу в деревню, а сам на прииски подамся…"

Под конец сватовства, когда все обговорили, назначили срок, в какой церкви будут венчать молодых, Антонина осмелела и в упор поглядела Ивану в глаза, и он удивился чистоте и силе ее взгляда, и что–то кольнуло внутри, захотелось остаться с ней вдвоем, поговорить.

…Венчались в Богоявленской церкви, в зубаревском приходе, в их же доме отыграли и свадьбу, гудели три дня подряд. Еще несколько дней побыл Иван с Антониной, утолил страсть своего молодого тела, ходил как полупьяный, катал ее на новой пролетке за город. Отец по такому случаю позволил даже запрягать любимца Орлика. С каждым днем Тоня все более нравилась ему, и он уже не вспоминал про Наталью, у которой, по слухам, опять расстроилась свадьба, а потом, в один день, собрался и, наказав жене, чтоб ждала, сообщил, что поехал в Тюмень, к крестному Дмитрию Угрюмову.

Род Андрея Андреевича Карамышева проживал в Тобольске чуть ли не с первых лет основания города. Его предки происходили из некогда знатного и богатого рода Карамыш–бека и на момент прихода в Сибирь хана Кучума владели собственными улусами, землей и ловчими угодьями. Но, не найдя общего языка с властолюбивым ханом, не захотели подчиниться ему и подались в северные земли на реку Конду, где породнились с князьями Алачевыми. С тех пор их и стали звать не иначе как "остяками", начисто забыв об их прежних, татарских, корнях.

Не стало грозного хана Кучума, пришли русские воеводы, и Карамышевы перебрались поближе к Тобольску. Тут они приняли христианство, царь Михаил Федорович даровал их за это княжеским титулом и жаловал землицей в нижнем городе, близ торговых рядов, в местечке, столь полюбившемся купцам и прочим торговым людям. Постепенно рядом с Карамышевыми обустроились и поселились многие татарские семьи, стараясь держаться поближе один к другому. Лет через сто там уже стояла целая слобода с возвышающейся меж неказистых, обмазанных глиной домишек деревянной, рубленной в двадцать венцов мечетью. Неподалеку от татарской слободы стояли дома православных горожан, виднелись русские храмы и часовни. Такое соседство никому не мешало и было даже удобно, поскольку большинство живших в городе татар нанималось грузчиками к тем же купцам, шли гребцами в рыбацкие артели, водили обозы на ярмарки, а при случае поставляли дрова, как мещанам, так и в православные храмы.

Одно было неладно: когда шел на Иртыш крестный ход для освящения речной воды, то никак было не миновать мечети, а мулла мог крикнуть вслед процессии что–то на своем языке, и кто его знает, о чем он кричал…

Да еще пожары частые, что каждый раз начинались непременно из татарской слободы, а потом уже красный петух шел гулять по крышам, не разбирая и не спрашивая, кто под ней живет, и… выпластывал весь город под корешок, не забывая ни христианские храмы, ни мусульманской мечети, прихватывая при том крепостные стены и башни. Еще воеводы, а вслед за ними и губернаторы ворчали на старост татарской слободы, мол, худо за печами смотрите, бед от вас много всему городу… Но старосты татарские делали большие глаза, и клялись аллахом, что огонь к ним залетел от русских домов и вины их в последнем пожаре совсем и не было. Городские начальники, скрипя зубами, прогоняли тех и молчали, наблюдая, как опять начинают лепиться одна к одной нехитрые, об одну комнату, с небольшими, в локоть оконцами, татарские лачуги, не окруженные ни забором, ни палисадом. У каждого свой манер и понятие, как жить, как хозяйство вести, тут даже самому большому начальнику лучше в подобные дела не встревать.

Правда, во времена Петра Алексеевича, когда перемены наблюдались во всех городских делах, заговорили было о строительстве на месте татарской слободы большого каменного гостиного двора, и даже царев указ на этот счет был получен. Но татарские купцы, прознав про то, пронюхав через кого–то там, снарядили огромное посольство к царю, собрав подати и недоимки за последние десять лет и помчались в столицу. Вернулись с широкими улыбками на луноподобных лицах и, не скрывая радости, в тот же день направились в губернаторские покои, выложили губернатору под нос царев указ о переносе строительства на гору. Гостиный двор отстроили наверху, подле самой первопрестольной Софии. И опять время от времени вспыхивали посреди татарской слободы пожары, оставляя после себя печальные пепелища. Кто его знает, сколько простояла бы еще та слобода, да случилось приехать в Сибирь новому митрополиту, который поглядел на то дело иначе.