— Там Лена и оставалась, пока ее не перевели во взрослую пси… больницу?

— В лечебницах редко держат людей подолгу, особенно — детей. Периодически Лена возвращалась к нам. Каждый раз это было для всех колоссальным испытанием, потому что она отказывалась принимать лекарства, от которых чувствовала себя сонной и вялой. Потом она что-нибудь отчебучивала и снова попадала в больницу. Ее состояние не улучшалось с годами, а лишь усугублялось. Последний раз я видела ее лет в семнадцать. Несколько месяцев назад мне позвонил Воронец с сообщением о ее гибели. Какая ирония — при пожаре!

— А кто ее хоронил? — поинтересовался Евгений после паузы. — Детский дом?

— Нет, что вы, она ведь уже взрослой была — за тридцать уже, поди! Воронец пообещал, что похоронит ее сам, за государственный счет.

— Поня-а-атно…

— А скажите, товарищ следователь, Стасик-то жив?

— Еще как жив, слава богу! — усмехнулся Евгений. — Шоу-бизнесом занимается.

— Как так? — изумленно вздернула брови директриса. — Это с аутизмом-то?!

— Диагноз был снят вскоре после усыновления — кажется, его признали ошибочным. Любовь приемных родителей смогла сотворить чудо, и он полностью оправился.

— Ну я рада, что хотя бы у него все в порядке!

Фисуненко не стал разочаровывать женщину, которая, похоже, и в самом деле обрадовалась за бывшего воспитанника. То, что он узнал о Елене, а особенно о ее гибели, его расстроило: значит, они с Марго все-таки промахнулись, и придется начинать сначала… Но кто, кроме Елены, мог оставить фотографию семьи Бессоновых в доме Литовченко?

Рита ехала к следователю Ивану Михайловичу Бурленко в надежде на то, что ее визит хоть что-нибудь прояснит в этом странном деле. Поговорив по телефону с зятем дворника из психиатрической больницы, Рита еще больше запуталась. Пожарный подтвердил, что он действительно командовал пожарным расчетом в тот день, когда произошел пожар. Он и его команда вытащили из здания четыре трупа, и среди них не было ни одной женщины. В то же время он пояснил, что пожарным пришлось взломать запертые двери палат, в которых содержались больные, и они благополучно разбежались кто куда, пользуясь всеобщей неразберихой. Те, кого санитары успевали хватать, препровождались в главный корпус. Что сталось с остальными, мужчина сказать затруднялся. Да и не его это работа, собственно говоря. Кроме того, зять Степана Антоновича критически отнесся к версии главного врача больницы о том, что пожар случился из-за непотушенной сигареты.

— Я сразу сказал следователю, прибывшему на место, что имел место поджог, — твердо заявил пожарный. — Мои ребята обнаружили канистру с остатками керосина, и главврач был об этом проинформирован. В сущности, никто особо не удивился: любой из пациентов, пользовавшийся свободой передвижения по территории, вполне мог таким образом «пошутить» — кто знает, что может взбрендить в голову этим психам, в самом деле!

То, что пожар вспыхнул не случайно, волновало Риту гораздо меньше того, что среди погибших не было женщин. Это могло означать лишь одно: сестра Стаса, возможно, жива! Ложь Воронца объяснима, ведь сигарета и канистра — бедствия совершенно разного масштаба. В то время как легко объяснить комиссии, каким образом у пациентов оказалось курево, после чего уволить предполагаемого виновного и замять дело, канистра с керосином, оказавшаяся бесхозной на территории режимного заведения, и умышленный поджог могли стать приговором карьере главного врача. Тем более что погибли люди, пусть и не самые ценные члены общества! В конце разговора пожарный дал Рите телефон следователя. Позвонив ему, она выяснила, что Бурленко недавно вышел на пенсию и теперь предавался любимому занятию — возделыванию шести соток земли на собственной даче. Туда-то Рита и направилась.

Бывший следак выглядел моложе, чем она ожидала, — невысокий, подтянутый дядька с лысым черепом, но практически без морщин на круглом, добродушном лице. Чем-то он неуловимо напоминал Фисуненко, поэтому Рита сразу прониклась к мужчине симпатией.

— Конечно, я помню то дело, — сказал он, внимательно выслушав ее за чашкой крепкого и черного, как гудрон, кофе. — Оно ведь было моим последним перед уходом на пенсию. Я его почти раскрутил, но потом меня настоятельно попросили передать его другому, а я с почестями отправился на покой.

— Так вас из-за этого дела…

— Ну я и так собирался на пенсию: сорок лет как одна копеечка отдано службе — пора и отдохнуть! Жена вон последнюю пятилетку бухтела не переставая: уходи да уходи… Только я надеялся, что мне хотя бы дело позволят до конца довести: знаете, этот дурацкий следовательский азарт, когда во что бы то ни стало хочется разгадать загадку.

— Честно говоря, не понимаю, что там было расследовать, — заметила Рита. — Даже если принять во внимание, что имел место поджог, — разве трудно предположить, что кто-то из больных не запалил корпус себе на радость?

— Так-то оно так на первый взгляд. А если приглядеться повнимательнее, всплывают некоторые детали, которые нелегко объяснить.

— Что вы имеете в виду?

— Во-первых, то, что пожар случился именно в том корпусе, где содержались буйные пациенты и те, кого направили в больницу по приговору суда. Им не разрешалось свободно бродить по территории, а поджог произведен снаружи. Кроме того, большинство палат на момент возгорания, как выяснил пожарный инспектор, были не заперты — это, извините, нонсенс: можно забыть запереть одну палату, но десять?

— Вы хотите сказать, что кто-то, не ограниченный в свободе передвижения, вошел в корпус, открыл палаты, чтобы избежать ненужных жертв…

— Может, и не для этого, а для создания движухи, паники, понимаете? Вырвавшиеся на свободу психи и приговоренные убийцы способны навести не меньше шороху, нежели пылающее здание!

— То есть вы усматриваете в этом умысел? — пробормотала Рита. — А как насчет, к примеру, пироманьяка?

— Эта версия стала первой среди прочих, — кивнул Бурленко. — Однако для пироманьяка характерно оставаться на месте и наблюдать за пожаром — для чего, собственно, все и затевается. Ни один из пациентов, обнаруженных на месте происшествия, если судить по истории болезни, не соответствовал такому диагнозу.

— А санитары?

— Вот мы и подошли к самому интересному! Чем дальше я углублялся в дело, тем больше осознавал, что провернуть такую «операцию» без содействия извне невозможно. Допросил врачей и санитаров, некоторые из которых показались мне способными на такой поступок. Особенно меня заинтересовал некий Геннадий Воскресенский, который сказался больным аккурат на следующий день после пожара… Однако с самого начала мне вставляли палки в колеса. Определенно тут не обошлось без Воронца и его «волосатых» связей: по-видимому, он приказал подчиненным держать рты на замке, и они, боясь потерять работу, так и делали.

— Но чего ему было опасаться?

— Знаете, я пришел к весьма интересным выводам — жаль, что не удалось их проверить, — задумчиво почесывая лысину, ответил бывший следователь. — Во время пожара пациенты разбежались. Их потом ловили опера из ФСИН.