— Мы нашли Анну Гудкову, бывшую домработницу Сивковых. Она рассказала правду о том, почему Трофим сел в коляску, — сказал Собачкин.

— Анечка, — улыбнулся Николай, — студентка из провинции. Жила в общежитии, денег не было, училась в Строгановке. Талантливая девушка, сейчас рисует иллюстрации к детским книгам. Ее наняли, чтобы с Трофимом гулять, уроки делать, сидеть с ним вечерами, когда родители в гости или театр ушли. Она стояла на горке, видела все, но когда попыталась меня защитить, ее сразу выгнали. Родители верили только Трофиму.

— Так что случилось? — спросил Собачкин.

Сивков откинулся на спинку кресла.

— Уверен, вы знаете версию Геннадия Николаевича, он ее изложил в завещании. Старший сын, завистливое злобное существо, толкнул младшего брата, тот упал и сломал позвоночник.

— А как было на самом деле? — прищурился Собачкин.

— Вы же говорили с Анной, — поморщился Николай.

— Да, — согласился Дегтярев, — у нее другая версия. Трофим катался на ледянке, которую ему купила мать. А Николай ездил стоя, у него не было ничего, похожего на санки. Младший брат решил повторить то, что делал старший. Аня остановила подопечного: «Не надо, это очень опасно. Склон крутой, лучше потренируйся вон там на небольшой горке». — «Дура, — заорал Трофим, который не стеснялся в выражениях, когда рядом не было взрослых, — пошла на …! Я лучше Кольки все умею». Няня схватила его за руку и попыталась удержать. А Николай в это время находился внизу, он съехал с горы и не стал подниматься наверх.

— Я услышал брань и не хотел быть рядом в тот момент, когда Трошка вразнос пойдет, — пояснил Сивков, — он, когда свирепел, разум терял, мог с кулаками накинуться. Я ему сначала сдачи давал. Трофим летел к матери и рыдал: «Колька меня избил». Но всегда забывал упомянуть, что он первым начал. Мне влетало по полной программе, Трофиму покупали в утешение подарок. Поэтому я стал уходить, когда брат скандалить принимался. В тот день события развивались так. Аня не пускала Трофима, грубиян ее ударил кулаком, у Гудковой кровь из носа хлынула, она заплакала, схватила снег, приложила к лицу. Брат разбежался и поехал вниз на ногах, не удержался, замахал руками, упал и не встал. Я к нему подбежал, решил, что он ушибся и, как водится, больным прикидывается. Гудкова меня домой отправила матери о случившемся сказать. Та прямо в тапках на горку кинулась. А я остался дома.

Николай махнул рукой и замолчал.

— Когда ваша мать вернулась домой, начался ад, — продолжил Семен. — Трофим соврал ей, что вы его изо всей силы толкнули. Из зависти, потому что младший брат хорошо катался, а вы ездили на ледянке, которую у него силой отняли.

— Конечно, ему поверили, — мрачно усмехнулся Николай. — Гудкова взяла справку у травматолога, там был указан диагноз: перелом носа вследствие удара кулаком. Девушка попыталась объяснить родителям правду, ей не дали. Отец пообещал няньку под суд отдать. Тогда она показала справку о своей травме, велела мне руку родителям продемонстрировать, на ней не было никаких ссадин, и достала другую бумагу с подписью доктора, там указывалось: «Ссадины на костяшках Трофима Сивкова свидетельствуют о том, что он ударил по лицу Гудкову». Отец и мать замолчали. Аня им объяснила: «Меня под суд? Очень хорошо. Я там всем правду расскажу. Медицинские документы мою историю подтверждают. Трофим мерзавец, а вы ему верите, старшего сына совсем запинали. Вызывайте милицию!» Но ее просто выгнали. С того дня отец мне хорошо, если два слова в неделю сказал, мать старалась имени моего не произносить. «Эй, ты, убери со стола», «Эй, ты, выкати брата, которого инвалидом сделал, во двор». Меня называли исключительно «эй, ты». Я хотел от них уйти, когда на первый курс поступил, но денег на съем жилья не было. Мать уже попала в психушку, в чем папаша, конечно, меня обвинил, он мне велел: «В институт решил поступать? Никогда! Ты изуродовал брата? Теперь ухаживай за ним всю свою жизнь!» Вот тут я взорвался. Схватил папашу за шкирку, встряхнул, выпалил в лицо правду и ушел из дома. Рассказывать, как я голодал, спал на чердаках, в подвалах на трубах, не стану. Но я выжил, выучился и стал тем, кем стал! С Трофимом не общался, с отцом тоже. Когда позвонили из больницы, сказали: «Ваш отец умирает, хочет видеть вас», я поехал. Перед лицом смерти обиды, оскорбления забываются.

Николай исподлобья взглянул на меня.

— Дарья говорила, что я потерял наивность. Точно. Давно о ней забыл. Но когда ехал в клинику, думал: отец перед тем, как покинуть бренный мир, решил помириться со мной. Хочет попросить прощения. У меня в душе все чувства к нему перегорели, даже головешки не дымятся. Нет любви, но и ненависти нет. Пустыня. Но, когда отец произнесет: «Я был неправ», обниму его, поцелую и скажу: «Люблю тебя». Это неправда, но пусть он умирает со спокойной душой. — Сивков рассмеялся. — Вот уж где наивность! Лебедь белый прямо!

Николай ослабил галстук.

— Разговор был иной. Папаша сурово заявил: «Оставляю на тебя Трошу и мать. Имущество полностью завещаю бедному мальчику, которого ты инвалидом сделал. Ухаживай за обездоленным, содержи мать. Попробуй стать хоть ненадолго человеком. Откажешься выполнить мой приказ, я тебя прокляну! Отвечай: будешь помогать бедному Трофиму и обеспечивать матери, которая из-за твоих проделок с ума сошла, достойную жизнь?» Тут я не сдержался:

— О каких проделках идет речь? Я учился на одни пятерки, с плохими компаниями не водился, что не так?

Он молчал, а я продолжал:

— И безумие Веры Ивановны — семейное, ее мать и бабка окончили свои дни в клиниках в состоянии деменции. Генетика плохая. О чем ты никогда не рассказывал.

Отец прямо почернел.

— Вон оно что! Ты рылся в архивах! Негодяй! Не желаешь брату помогать… Да, у Веры тяжелая наследственность, но твоя еще хуже. Когда ты родился, я был изумлен, совсем сынок на отца не похож. Вера не признавалась, но я понял: ты от ее первого любовника. Не мой ты! Не мой!

Ругается он, слюной плюется… И так мне его жалко стало, впервые я со стороны на отца посмотрел. Лежит сморщенный старик, которого злоба жрет, он с ней справиться не может, вот-вот умрет, а желчи море. Люди перед смертью у всех прощения просят, боятся: вдруг Бог существует, накажет за зло. А у папаши чернота в душе, хоть бы одну светлую искру там увидеть. Если я не скажу, что он хочет услышать, уподоблюсь ему, стану тоже на оскаленную крысу похож. Встал и сказал:

— Конечно, я обеспечу матери хороший уход, на счет этого не волнуйся. Трофима не оставлю, поддержу его. Все будет в порядке.

Он долго на меня смотрел, потом проронил:

— Надеюсь, ты не обманешь, как всегда!

На этой фразе я ушел. Лето стояло теплое, цветы кругом, на небе ни облачка. Иду по больничному парку к машине, думаю: если папаша всю жизнь подозревал, что я не от него, то почему анализ ДНК не сделал? И вдруг! Стая ворон! Никогда столько их не видел, штук двести! Прямо почернело все вокруг, с оглушительным карканьем птицы сели на крышу клиники, крыльями хлопают, орут. Я бегом назад, поднялся на этаж, налетел на врача, спрашиваю: