Как только увидели те рисунки… это страх просто! До сих пор у меня перед глазами, точно живые! А еще там я видела, – она замялась немного, а я наконец совладала с отверстиями в одежде, просунув голову в расстегнутый рукав, – ты встречала защитников? Правда? Собственными глазами видела их? Они спасли тебя тогда? Или один из тех двоих? Когда поправишься, расскажешь о них побольше? Знаешь, ведь только в Кенигхэме есть крылатые воины. Как я вам завидую!

– Были, – я принялась выпутываться из рукава, послышался треск.

– Что – были?

– Были защитники, я их убила.

Рукав поддался, теперь голова попала наконец в горловину. Руки тоже нашли верные отверстия, но платье оказалось надето задом наперед.

– Тебе все еще нехорошо, – негромко проговорила Нейя. – Ложись, пожалуйста, обратно. У тебя очень сильное потрясение. Доктор сказал, воспоминания о доме послужили толчком к тому, чтобы освежить все последующие, и у тебя случился нервный срыв.

– Я не понимаю.

– Прости?

– Я не понимаю всего, что ты говоришь. Очень быстро. Я понимаю отдельные слова и смысл, но, пожалуйста, дай мне уйти.

– Послушай, – она шагнула ближе, но, увидев, как я дернулась, остановилась и заложила руки за спину, – хотя бы позавтракай с нами. Ведь все равно, где бы ты ни работала, папа это выяснит, и мы в любом случае больше не позволим тебе пропасть. Мы не можем, Зоя. Ради дяди, ради дедушки.

– Много слов.

– Я говорю с тобой на кенигхэмском, не притворяйся, пожалуйста. Мой акцент не настолько плох. И оставайся на завтрак.

У меня уже не было сил спорить.

Странный вышел завтрак. Он был молчаливым и сосредоточенным. Молчали мои соседи по столу, а сосредоточена была я. Жевала очень старательно, хотя не особо различала вкус.

– Не хочешь оставаться? – все же отец семейства прервал молчание. Он уже довольно долго изучал меня, как и слуги, подающие еду. Из всех только Нейя бросала непродолжительные наименее смущающие взгляды над тарелкой и снова возвращалась к еде.

– Нет.

– Почему так?

– У меня не было этого намерения.

– Намерения могут меняться. Да и разве не удобнее жить в доме, в собственной комнате, чем где-то на чердаке у одинокого мужчины?

– Он совершенно не смущает меня, – я даже не удивилась, с какой скоростью человек, которого, вероятно, следовало звать дядей, навел справки.

– Ты нездорова, тебе необходимо сперва вылечиться, а иначе и работу не сможешь делать хорошо.

Наверное, он бил наугад, совершенно случайно угодив в ту самую точку. Я всегда была чересчур ответственна, чтобы напортачить с собственными обязанностями.

– Доктор сказал, ты не в порядке.

– Ммм, – я положила в рот побольше еды и принялась усиленно жевать.

– Не хочешь, мы не настаиваем. Но поправиться стоит. А чем платить за лечение? С твоим заработком у этого проныры наскребешь разве что на порошок для больного горла. А здесь ситуация гораздо серьезнее.

– Случается, – очень хотелось, чтобы они оставили меня в покое. Есть же отличные родственники, которым нет дела до кровных близких. Ведь бросила меня та старуха в приюте, взяв деньги и не отважившись признаться, что о сироте она позаботилась именно таким образом. Иначе бы и обещанных денег лишилась. Хотя кто знает, может, это был лучший вариант заботы с ее стороны.

– Жизнь не дорога? – не вытерпел глава семейства. Его дочь сидела очень тихо и даже не пыталась продолжать есть. Наверное, в этом доме было не принято спорить с отцом.

– Не очень, – я подняла глаза над тарелкой.

Я видела, что ему было непросто совладать с эмоциями. Вероятно, хотелось просто крикнуть и стукнуть кулаком по столу, чтобы все приборы тоненько задребезжали. Да и кому бывало легко со мной?

– Вылечим тебя, и ступай на все четыре стороны, – в сердцах высказался мужчина. – А пока останешься здесь, и дело с концом! Этот твой работодатель сюда будет приносить чертежи. Идти обратно в таком состоянии – значит наплевать на память брата и дяди. Коли осталась жива, так живи!

– Это просто смешно, – в отличие от него, я голос не повышала.

– Что смешно?

О, у меня всегда так хорошо выходило шокировать людей!

– Лечить меня. Говорят, я умом тронулась уже давно, и это не поддается излечению.

Было бы очень правильно, закричи он снова. Но только не так. Не эта острая жалость в глазах, побледневшие губы и его тихое: «Прости». Словно то давнее: «Прости, милая».

– Не нужно! – теперь закричала я и подскочила, и ударила ладонями по столу, так что разом зазвенела вся посуда. – Зачем вы заставили меня вспомнить все это? Зачем? Я так давно позабыла. Я не хотела помнить! Осталась жива, так живи? Правда? Правда?! Зачем? Почему я не сгорела в его огне? Почему? Я даже не знаю, живы ли они! Я даже не верю, что они живы!

– Лекарство, – его бледные губы снова шевельнулись, – лекарство! Несите сюда, быстро!

Сколько можно встречаться с этим доктором? Я его попросту ненавидела. Ненавязчивое внимание, забота до зубовного скрежета.

– Странная болезнь, – говорил он. – Непонятная. Я не вижу физических повреждений.

– Вы отличный доктор, – отвечал тот, кто назвался моей семьей. – Ваши советы всегда были верными. Все, что говорили, оказывалось правдой. В свое время вы спасли мою маленькую дочку, когда не было возможности сохранить жизнь ее матери. Просто скажите, что еще мы можем сделать?

А потом этот противный доктор кивнул на дверь, и они вышли, оставив меня лежать в кровати и смотреть в окно.

* * *

– Сложный случай, конечно, – доктор почесал кончик носа, – обычно мне удается найти общий язык с пациентами, они рассказывают о том, что их гложет, им становится намного легче. С девушкой сложно. Она не хочет открываться. Излей она собственную боль, это было бы подобно вскрытию нарыва и помогло заживить рану. Зофья не желает излечиться. Ее тоска в душе ведет и к физическим недугам, хотя в целом организм очень молод и вполне здоров.

– А что вы посоветуете?

– Зависит от того, насколько вы готовы потратить силы, время и средства, чтобы позаботиться о ней.

– Знаете, доктор, – человек, которого Зоя называла исключительно по имени – Малхадж, но никогда дядей, повернулся к окну. Взгляд его рассредоточился. – Пускай он был двоюродным братом, но дружили мы крепче, чем порой родные. И во время войны, когда всем тяжко пришлось, он рискнул, уехал сюда, на границу, обзавелся жильем, но не забыл ни про меня, ни про мою семью. Денег прислал, наверное бо́льшую часть собственных сбережений, позвал приехать к ним. Мы рванули, но немного опоздали. Зато его деньги помогли