Я ее почти не слышал, перед глазами мелькали картинки из моего ближайшего будущего: заметки в газетах, суд, неизбежно обвинительный приговор, унижения, каким меня подвергнут в тюрьме. Вероятно, там меня и убьют. Подобных историй я слышал немало. Цепную реакцию событий уже не остановить. По щекам моим заструились слезы.

– Нечего нюни-то распускать, – добродушно сказал полицейский, а потом вдруг неожиданно рявкнул: – Забыл, что у нас страна добрых католиков, а?

– Ох, Сирил, Сирил! – Мэри-Маргарет спрятала лицо в ладонях. – Что скажет папа?

– Пожалуйста, отпустите меня, – взмолился я. – Обещаю, этого больше не повторится.

– Еще чего! – Полицейский размахнулся и ударил меня по лицу.

– Дайте ему хорошенько, грязному уроду! – взвизгнула Мэри-Маргарет, вся красная от злой обиды.

Полицейский не заставил просить себя дважды и так мне врезал, что я отлетел к стене и упал, ударившись о писсуар. Во рту что-то хрустнуло, пол-лица мгновенно онемело. Я сплюнул выбитый зуб, который, подскочив к открытому водостоку, завис на его краю, точно своенравный мячик для гольфа, раздумывающий, падать ли ему в лунку.

Полицейский оглаживал кулак, готовясь, видимо, продолжить развлечение. Я прикинул вариант драки и побега, но сразу понял всю его бессмысленность. Даже если я одолею фараона, Мэри-Маргарет донесет и меня все равно повяжут. Я сдался.

– Идемте, – покорно сказал я.

Полицейский ухватил меня за руку и вывел на улицу. Глотнув холодного ночного воздуха, я посмотрел на часы универмага Клери, по которым все дублинцы сверяли свои хронометры. Половина второго ночи. Три часа назад в пабе я праздновал помолвку приятеля. Час назад лежал в своей постели. Я глянул на Мэри-Маргарет и поежился, увидев неприкрытую ненависть на ее лице.

– Прости, – сказал я. – Я не виноват. Таким уродился.

– Пошел ты на хер! – рявкнула она.

Не успел я удивиться несвойственному ей выражению, как раздался страшный грохот, подобный громовой какофонии в разверзшихся небесах. Мы испуганно вскинули головы.

– Господь милосердный! – пискнула Мэри-Маргарет. – Что это?

На мгновение грохот стих, но тотчас стал еще мощнее, а статуя адмирала лорда Нельсона, чье лицо обрело невиданную свирепость, как будто ожила, покачнулась, а затем спрыгнула с пьедестала и ринулась вниз, разваливаясь на части.

– Берегись! – крикнул полицейский. – Колонна валится!

Мы бросились врассыпную, обломки громадной статуи каменным дождем накрыли улицу.

Вот оно, подумал я. Пришла моя смерть.

Под гранитной шрапнелью я бежал что было сил, каким-то чудом увертываясь от здоровенных камней. Я ждал, что вот-вот кану в небытие, которое положит конец моим мучениям. Наконец я остановился и посмотрел назад: все стихло, а место, где только что стояла наша троица, скрылось за облаком дыма. Почему-то вспомнилось, как я незвано входил в кабинет Мод и не мог разглядеть ее в табачном мареве.

– Мэри-Маргарет! – завопил я и бросился назад.

Неподалеку от входа в туалет я обо что-то споткнулся – это был полицейский, арестовавший меня. Он лежал навзничь, открытые глаза его мертво смотрели на мир. Я попытался вызвать в себе сочувствие, но оно даже не шелохнулось. Моей вины тут нет, все кончено. Не будет ареста. Не будет публичного унижения.

Слева послышался стон, и я увидел Мэри-Маргарет, придавленную огромным обломком статуи. Нос Нельсона прижался к ее щеке, словно хотел унюхать ее духи, отбитый глаз сверлил ее взглядом. Она еще дышала, но так хрипло, что было ясно: вот-вот отойдет.

– Прости, Мэри-Маргарет. – Я взял ее руку. – Пожалуйста, прости.

– Грязный пакостник… – просипела она сквозь кровь, пузырившуюся на ее губах, – я не такая…

– Я знаю, – сказал я. – Знаю.

Через секунду она умерла. А я побежал домой. Оставаться там было незачем. Но одно я знал твердо: этому конец. Больше никаких мужчин, никаких парней. Отныне только женщины. Я стану как все.

Буду нормальным, хоть сдохну.

В расстегнутой до пупа рубахе-варенке, пурпурном френче а-ля Неру и расклешенных джинсах Джулиан пришел ко мне около восьми. Короткая стрижка под Стива Маккуина в «Мотыльке» и отказ от бакенбард только подчеркивали отсутствие правого уха. Шею украшало ожерелье из ракушек и бисера, купленное, по его словам, у столетнего торговца в Ришикеше, куда он ездил с бывшей подружкой, дабы встретиться с Махариши Махеш Йоги, но тот, как оказалось, отбыл в Массачусетс на научный симпозиум по созидательному разуму. На правой руке ядовито сверкало психоделическое кольцо, двумя неделями ранее украденное им у знаменитого музыканта, когда под кайфом от ЛСД они возвращались из ночного клуба «У Артура», что на 54-й Восточной улице.

– В остальном жизнь была тихая. – Джулиан оглядел меня и нахмурился: – Почему ты еще не одет? Мы опоздаем.

– Я одет. Разуй глаза-то.

– Двадцативосьмилетний мужчина с чувством стиля так не оденется, и уж тем более на мальчишник. Где ты откопал эти шмотки? У папаши, что ли?

– Я его никогда не видел.

– Ну хорошо – у приемного отца. – Джулиан вздохнул: – Ей-богу, Сирил, чего ты всякий раз…

– Мы с Чарльзом не обмениваемся одеждой, – перебил я. – У нас абсолютно несхожие размеры.

– В таком виде нельзя показаться на людях. Вернее, я не покажусь с тобой в таком виде. Наверняка у тебя есть что-то, в чем ты не выглядишь отставшим от моды младшим братом Ричарда Никсона.

Джулиан прошел в мою спальню, и меня шибануло паникой, словно током из неисправной розетки. Я лихорадочно вспоминал, не оставил ли на виду чего-нибудь преступного. Дай-то бог, чтобы прошлогодний осенний номер «Современного самца», где на обложке смуглый боксер в одних ярко-красных перчатках, благополучно покоился в среднем ящике прикроватной тумбочки, а вместе с ним и номер «Омбре», который сразу после Рождества я заказал по осторожно сформулированному объявлению на последней странице «Санди уорлд». За две недели ожидания заказа я весь извелся, опасаясь, что на таможне дублинского аэропорта какой-нибудь религиозный фанатик с рентгеновским взглядом вскроет бандероль, увидит извращенный журнал и, задохнувшись от негодования, направит ко мне полицию. В том же ящике прятался журнал «Мощь», который полгода назад я, на денек съездив в Белфаст, стащил из порномагазина, замаскированного под штаб-квартиру юнионистов. На пограничном контроле я засунул его за брючный ремень, но, к счастью для меня, стражи кордона удовольствовались уловом от сильно пожилой сторонницы Легиона Марии, которая под одеянием, скрывавшим ее дурные наклонности, пыталась провезти две упаковки презервативов.

Я собирался наутро сложить все эти журналы в бумажный пакет и выбросить в какой-нибудь мусорный бак подальше от моей квартиры, тем самым окончательно распрощавшись с прежней жизнью. А сейчас я застыл на месте, уговаривая себя, что бояться нечего, ибо Джулиану, обшаривающему мою спальню, незачем заглядывать в тумбочку, ведь он искал одежду, а не безделушки, какие обычно хранят в шкафчиках. Однако меня грызло беспокойство, что в чем-то я допустил промашку, и я вспомнил, в чем именно, как раз в тот момент, когда из спальни появился Джулиан с журналом в руках, который он держал так брезгливо, словно это был засморканный платок или использованный презерватив.