— Она умрет? — испуганно спросила Бесс Холланду Бриджит. — Если она умрет, нас могут в этом обвинить?

Но Бриджит только презрительно фыркнула и отослала Бесс подальше, чтобы она не путалась у нас под ногами. Мы смогли дать Анне вина — не того разбавленного водой вина, которое мы обычно пили, а вина, смешанного с настойкой опиума. Ею поделилась Энн Кейвкант: наша подруга всегда имела запас этого снадобья, избавлявшего ее от мучительных болей в боку.

Смесь вина и опиума на время усыпила Анну, но потом приступы усилились, вырвав ее из забытья. Спазмы были такими сильными, что королева рвала простыни, кричала и ругалась.

— Настойка не помогает, — сказала мне Бриджит. — Мы должны попытаться найти повитуху здесь, в Чиме.

Двое королевских слуг вышли на городскую площадь и прокричали, что от имени короля срочно требуется повитуха. К ним привели испуганную растрепанную особу в грязном переднике. Оказавшись в охотничьем домике и боясь даже взглянуть на нас, она бочком подобралась к постели, руки ее тряслись, грязный чепец криво сидел на голове, а рот был открыт, словно она не верила тому, что видела собственными глазами.

Она посмотрела на Анну и узрела не только лицо, искаженное болью, но и левую руку королевы с пресловутым двойным ногтем.

— Шлюха! — закричала она. — Королевская шлюха! На ней дьяволова метка!

И не успели мы опомниться и задержать ее, как повитуха выскочила из комнаты, пронеслась мимо слуг и сбежала из охотничьего домика с такой скоростью, словно за ней гнался сам дьявол.

То, что произошло дальше, до сих пор заставляет меня содрогаться, даже когда я об этом пишу. С помощью Бриджит, Энн Кейвкант и младшей кухарки — сильной и невозмутимой молодой девушки, которая даже глазом не моргнула, глядя на ужасы, свидетельницей которых она стала, — мы освободили Анну от того бремени, которое заставляло ее так сильно страдать.

Да, мы помогли ей родить, когда она лишилась сознания от боли, но то, что вышло из ее вздутого живота, было не дитем человеческим, а уродливым порождением Божьего гнева, плодом Божьего наказания, которое не могло в самых страшных кошмарах привидеться даже яростным последователям Кентской Монахини.

Не хочу и не буду подробно писать о том, какого размера было это нечто, как огромная голова криво сидела на тонкой шее, как сводило судорогой коротенькие ручки и ножки существа, исторгнутого из чрева королевы. Скажу одно: долго оно не прожило. Мы не могли сдержать крик ужаса при его появлении на свет, а потом, когда все было кончено, завернули это в простыню, торопливо положили в деревянный сундук, вынесли в один из флигелей и оставили сундук там. Мы просто не знали, что с этим делать дальше.

Когда на следующий день Анна пришла в себя, мы сказали ей, что ребенок умер. Слава Всевышнему, больше она нам вопросов не задавала, словно почувствовав, что с ним было что-то не так. Только мы четверо — Бриджит, Энн Кейвкант, младшая кухарка и я — знали правду. Мы самой страшной клятвой поклялись друг другу в том, что никому не расскажем подробностей.

В ту ночь, когда Анна и все прочие крепко уснули, я вышла из дома и углубилась в лес. Мне хотелось в полном одиночестве подумать о том, что произошло сегодня. Под моими ногами трещали мелкие веточки, над головой перекликались ночные птицы. Слышала я и другие звуки, которые должны были бы меня пугать. Ночной лес полон опасностей. На человека могут напасть волки или медведи, а то и ему подобные двуногие хищники: те, кто выбрал лес своим пристанищем, прячутся днем и нападают на беззащитных путников под покровом ночи.

Но в ту ночь не ночные звуки волновали меня, а свет звезд, который проникал сквозь кроны высоких деревьев, освещал палые листья и сломанные ветки. Я добралась до прогалины в лесу, подняла голову и замерла, завороженная картиной ночного неба. Звезды щедро рассыпались у меня над головой, они складывались в созвездия, знакомые с детства, с тех самых летних ночей, когда мне показал их мой брат Нед. «Что вверху, то и внизу», — сказал король. Значит, судьбы наши начертаны на небесных скрижалях. Какой след в них оставила хвостатая комета, о которой толковал королевский астролог? Говорят, что появление кометы предвещает несчастье. Сегодня в Лорнфорд пришло несчастье, грозившее бедами для нашего королевства, и я была его свидетельницей. Но ночное небо надо мной выглядело мирным — ни кометы, ни других дурных знаков. Только сверкание звезд, равнодушно взирающих на нас со своей абсолютной, недосягаемой высоты.

Анна провела еще два дня в охотничьем домике, набираясь сил для путешествия, а затем мы двинулись в Ричмонд, где в это время находился король. Прибыв ко двору, мы — трое фрейлин и кухарка — приступили к выполнению наших обычных обязанностей.

Анна была бледна и тиха. Исчезла ее обычная бравада, она даже не пыталась, как обычно, возражать и перечить королю, который, увидев, что живот королевы опал, дал волю своему гневу, а затем подчеркнуто избегал свою супругу.

Мы, фрейлины, которые знали правду, соблюли клятву молчания, не нарушив ее ни на людях, ни в располагающей к признаниям темноте нашей общей спальни. Когда другие придворные или наши товарки спрашивали нас, что случилось в Лорнфорде, мы говорили лишь то, что было очевидно для всех, — Анна больше не носит под сердцем королевское дитя. И лишь будучи уверенными, что нас не подслушивают, мы осмелились прямо высказать друг другу то, от чего забытье хранило Анну: рождение ею урода было знамением несчастья, посланием от Господа (или от дьявола) о том, что дальше будет только хуже.

После злосчастной поездки в Лорнфорд жизнь наша навсегда изменилась. Между королем и королевой пробежала черная кошка, а вся страна содрогалась от гонений и казней. Будущее страшило любого из нас. На свадьбах Уилла и Неда, куда меня пригласили, я искренне желала новобрачным счастья, хоть и сомневалась, что пожелания мои сбудутся. Что до меня самой, то мне оставалось немногое: оплакивать моего мертвого возлюбленного Гэльона и тихо стареть. Удовольствия молодости больше не прельщали меня. В свиту Анны назначались новые юные девушки, и через несколько месяцев выходили замуж, перебираясь под покровительство своих мужей. Я наблюдала эту картину все чаще и чаще. Для меня супруга так и не находилось. Да и откуда ему было взяться: я знала, что никого не смогу полюбить так, как Гэльона. У моих бывших подруг родились дети: одни выжили, другие умерли. Смогу ли я когда-нибудь стать матерью?

Временами я плакала, горюя по своим нерожденным детям, по растоптанным надеждам. И в этом я обвиняла только одного человека — Анну Болейн. Я радовалась ее несчастьям, выгадывая время, когда смогу нанести ей ответный удар.

Все больше и больше жертв королевского правосудия — или «неправосудия», как говорили многие, — расстались с жизнью, и их мертвые головы скалились на нас с ограды Лондонского моста. Все больше королевских шпионов наблюдали за нами, подглядывая за каждым шагом, подслушивая каждое слово, чтобы донести о них Кромвелю и его подручным. Людей забирали прямо из их домов, бросали в королевскую тюрьму, и оттуда они уже не возвращались. Никто не знал, что несет ему завтрашний день, ибо, как любила повторять Анна, глаза и уши есть везде.