Зачем, зачем этот вопрос? Ведь ты знаешь ответ. Подсознательно – но знаешь!

– Он хотел, чтобы я отрекся. Отдал престол ему. Сказал, что лучше меня понимает, что сейчас нужно державе.

Муж снова зарыдал.

Ну вот тебе и ответ, железная султанша. Сулейман виноват в гибели двоих сыновей? Сулейман-младший убил брата? Нет, это все ты, ты сама, твоих рук дело!

Твой старший сын решил свергнуть отца, который мешал осуществлению планов обожаемой матушки. И не нашел другого выхода, кроме как пригрозить отцу пистолетом.

А второй твой сын, Роксолана-Хюррем, увидел человека, который угрожал оружием отцу. У тебя было пятеро сыновей. Двоих уже нет, и ты виновна в этом так же, как если бы убила их своими руками.

– Я должна его увидеть.

Не могли же его похоронить, пока она была в беспамятстве? Или… могли? Что там говорят мусульманские традиции по этому поводу?

У нее все напрочь вылетело из головы. Но нет, каковы бы ни были традиции, Сулейман не мог похоронить их сына… их сыновей…

Дети мои, дети…

– Хюррем… Хюррем, что с тобой? Ты слышишь меня?

Зачем ее трясут? Кто-то пытается «втрясти» ее душу назад, в тело? Кто-то хочет, чтобы она жила… Зачем? Чтобы убить других, пока еще живых детей?

Ну уж нет. Можете трясти сколько угодно, а с нее хватит. Хватит.

«Она была плохой женой, – вспомнился ей давний сон, приснившийся, когда она родила третьего ребенка, своего маленького Сулеймана. – Она была плохой женой. Она убила моих сыновей».

Да. Да, Сулейман, я была плохой женой. И я убила твоих сыновей. Наших сыновей. Прости меня, если сможешь, и прощай.

Ну, вот, умереть спокойно – и то не дали. Все по новой… по новой… Что за странный запах? Что-то такое знакомое… знакомое, но давно забытое… Запах не слишком приятный, но… но…

Хюррем открыла глаза. Все белое… Было какое-то слово, которым можно было охарактеризовать окружающую ее обстановку, только она забыла его… Давно не использовала и забыла… Надо вспомнить, надо… Почему-то это было чрезвычайно важно – вспомнить, и оно все-таки пришло в голову: «стерильность». Ни ковров, ни… Стоп! Нет ковров?! В гареме практически не было помещений, в котором вот так вот были бы голые стены! Ну, может, на кухнях – там, где она ни разу не бывала. Даже в садовых беседках стены были увешаны коврами. А тут – голые и покрашены в нежно-нежно персиковый цвет, в гареме в таких пастельных тонах мало что было выдержано…

Что-то мешает в носу… Голову бы повернуть…

Мама.

Мама?!

Может быть, она, Хюррем, умирает, потому и смогла вспомнить наконец лицо своей мамы, что в последние лет пятнадцать-двадцать ей не удавалось, как она ни старалась?

Мама спала, сидя на стуле, и лицо у нее было уставшее. Под глазами залегли желтые тени. Казалось, мама постарела лет на пять, а то и десять.

– Мама, – прошептала Хюррем, медленно начиная превращаться в Анастасию. – Мама!

Мама не шевелилась. Да у нее, кажется, и нос острее стал, и щеки впали… Она умерла?!

– Мама! – заорала Стаська.

Мама дернулась и открыла глаза. И в этот момент в палату вбежал врач.

Здоровье Насти восстанавливалось достаточно быстро – мама не могла нарадоваться. Но психологическое состояние девушки вызывало тревогу и у врачей, и у мамы.

По словам врачей, ее «коматозное состояние», продолжавшееся всего пять дней, было явно вызвано переутомлением и излишней нервозностью. Один из врачей порекомендовал оформить академический отпуск, чтобы за годик «привести себя как следует в порядок», другой сказал, что девушке лучше все-таки учиться, причем – вместе с теми ребятами, к которым она привыкла; а чтобы подобный – странный, прямо скажем, странный! – случай не повторился, ей просто нужно регулярно посещать невропатолога.

Анастасия часто задумывалась, посреди фразы вдруг замолкала и смотрела куда-то в стену, как будто что-то там видела, что-то, недоступное глазам обычных людей.

Ведущий врач успокоил маму, что сомнений в психическом здоровье девушки нет, порекомендовав просто «дать девочке время оклематься».

Девушку выписали из больницы с «неуточненным диагнозом». Вернее, диагноз был: гипогликемическая кома. Только вот результаты анализов почему-то при этом были такие, что, как выразился веселый доктор в исследовательском медицинском центре, «хоть завтра в космос».

Лето прошло тяжело. Наверное, если бы ей было чем заняться, было бы полегче. Но на занятия нужно было только в сентябре, с подругами и друзьями видеться не хотелось, и она просто лежала на диване, уставившись в потолок. Вспоминая. Мужа, которого она сперва боялась, а потом полюбила так, как до того момента еще не любила ни разу. Ибрагима, который мог стать другом… да который и был другом, только она этого долго не понимала.

Старшего сына, который ради нее, ради ее интересов пошел против собственного отца и погиб от руки брата. Среднего сына, который ради любви к отцу и матери убил брата, а потом покончил с собой. Самых родных людей, которых, получается, в ее жизни на самом деле-то и не существовало.

Как можно было продолжать жить, зная, что все, чем она жила… даже не так – вся прожитая ею жизнь! – на самом деле никогда не существовала?!

Она просто болела! Как говорили в девятнадцатом веке – «мозговая горячка»? Может, и в самом деле ничего не было? Просто, пока она находилась в коматозном состоянии, она просто видела сон?! Пять дней. Целая жизнь вместилась всего-навсего в пять дней бессознательного состояния.

Мама переживала все сильнее: казалось, болезнь навсегда отняла у нее любимую дочь, той Стаськи, которой дочь была до, как выразилась тетя Альбина, «мозговой горячки», больше просто не существовало.

Она даже стала называть дочь то Настей, то Анастасией – сказать «Стаська» у нее как-то язык не поворачивался.

Пожалуй, переменами в девушке была довольна только тетя Алевтина.

– Смотри, Марина, какая Стаська стала женственная. Смотри, какая у нее спинка прямая! И походка как у балерины! Она не идет, она себя несет! Ну просто принцесса. Нет, не принцесса – царица!

Анастасии вспомнилась старая сказка: «Как не прынцесса?! А хто?!» – «Королевна!» Может, и она выглядит как «Марфушенька-душенька»? Впрочем, ей это было безразлично.

Она, умываясь, смотрела на себя в зеркало – и видела совершенно пустые глаза.

А тетя Аля не уставала восхищаться: «У нее появилось осознание самой себя! Собственной бесценности!» И в самом деле, на улице, когда Анастасия выходила в магазин – за хлебом или еще какими-то предметами первой необходимости, – на нее обращали внимание куда чаще, чем раньше, когда она была обычной девчонкой Стаськой. С ней пытались знакомиться на улице, несколько раз – даже чрезмерно активно. Один раз навязчивый ухажер ущипнул ее за задницу – она развернулась и с коротким размахом вмазала ему прямо в нос. И замерла, готовая драться – в нескольких шагах маячили дружки «веселого парня». Но они только поаплодировали ей, показывая большие пальцы: молодец, класс!