По комнате медленно расползался густой ароматный дым, очень характерный, очень… знакомый. И в этот момент я вспомнила, что меня зацепило, когда мы разговаривали с Борисом Михайловичем во время плавания в Таллин. Как же я раньше не догадалась? Ведь все было на поверхности!

— Аня, — сказал Борис Михайлович, входя в комнату. Он был одет в белый махровый халат, на волосатых ногах — белые тапочки. — Ты зачем пришла? С Кириллом все в порядке?

— С ним все хорошо, а я пришла, чтобы… поговорить о совпадениях, — тихо, стараясь не выдать дрожь в голосе, ответила я.

Он заметил варварски разломанную сигару и открытый ящик. Бросил охраннику: «Погуляй в коридоре», захлопнул дверь и сел в кресло напротив меня:

— Что случилось?

— Помните, как вы расспрашивали меня о первом клиенте? На «Коханой», когда мы плыли в Таллин.

— Помню.

— Я сказала, что мне было безразлично, что какой-то мужчина потыкал в меня своим органом.

Он скривился:

— К чему ты клонишь?

— Что вы тогда мне ответили? Вспомните, это важно! — Он молчал, и я ответила за него: — Вы сказали: «А потом еще двенадцать мужчин потыкали». Еще двенадцать мужчин.

— И что? — с раздражением спросил он.

— А то, что другие, кто видели мой список, — Паша Молчанов, Олег Игоревич, следователи, — все решили, что у меня было всего двенадцать клиентов! Даже Жанна не поняла, что их было тринадцать, хотя у нее и возникли сомнения. И только вы точно знали, что после первого клиента у меня было еще двенадцать, — от Михи Радича до Кирилла Кохановского.

Он выбрал из ящика сигару и отрезал кончик блестящей гильотинкой. Раскурил ее и выдохнул дым мне в лицо:

— Чего ты от меня хочешь, котенок?

Это было признание!

Меня имели отец и сын.

Эта тошнотворная мысль билась в голове и превращала все, что происходило между мной и Кириллом, в грязь и мерзость. Я теперь никогда не смогу посмотреть ему в глаза, никогда не смогу к нему прикоснуться. За то, что я переспала с Молчановым, мне не было стыдно — я сделала это по любви, зная, что дороги назад не будет. Но того, что я спала с отцом Кирилла, я стыдилась как самого гнусного извращения. Я не была виновата в этом извращении, но я принимала в нем участие.

— Как вы могли? — вырвалось у меня. — Это же отвратительно, это инцест! Нельзя так поступать с родным сыном!

— Как так? Я же не знал, что ты с ним спутаешься, — ответил он, посасывая сигару. — Я узнал о тебе только после взрыва.

— Вы должны были рассказать мне! Я бы не стала жить с Кириллом!

— А меня устраивало, что ты с Кириллом! — воскликнул он. — Уж лучше ты — глупенькая послушная шлюха, чем какая-нибудь алчная гиена или малолетняя заносчивая дрянь. Тебя хотя бы можно контролировать и направлять, а некоторые девицы считают, что они пупы земли и мир должен крутиться вокруг них. Таких надо наказывать — жестоко, на всю жизнь, чтобы они понимали, что они ничто, пыль под ногами, подстилки для мужчин. Что их можно насиловать и проигрывать в карты! Что их цель — обслуживать мужчин и знать свое место!

Я содрогнулась от страшной догадки.

— О ком вы говорите? Кого проигрывать в карты?

Он молчал. Бешеной каруселью крутился в голове рассказ Степана о том дне, когда Кирилл проиграл Леночку. «Она совсем дитя была, одуванчик невинный: ни сиськи ни письки». «Кирилл неплохо для школьника играл, но против таких монстров, как мы — без вариантов». «Ему еще повезло, что это был я, а не Борис Михайлович».

Еще тогда я пыталась вообразить эту сцену и не понимала, как такое могло случиться в богатой благополучной семье. Не пьяницы, не маргиналы, не игроманы. Зачем взрослые мужчины подвергли подростка столь унизительному наказанию из-за глупого карточного проигрыша? Степан обмолвился, что они хотели преподнести урок пацану, но… только ли ему?

— У вас что-то было с Леночкой, да? — догадалась я. — Вы специально разыграли этот спектакль, чтобы ее проучить? Что она вам сделала?

— Не проявила должного уважения! — рявкнул Борис Михайлович. — Пренебрегла моим вниманием!

— Вы хотели с ней переспать?! — ахнула я. — С девушкой своего сына?

— А мне плевать, чья девушка, если я ее хочу! Она посмела насмехаться надо мной и поплатилась за это! Ее трахал пьяный Степа, а Кирилл сидел в соседней комнате и слушал его пыхтение. Я показал заносчивой малолетке, где ее место! Превратил ее в подстилку для любого желающего.

— Почему же она не сопротивлялась? — убито спросила я.

— Ждала, что Кирилл остановит это шоу! — он злобно усмехнулся пожелтелыми зубами. — Мелкая гордячка до последнего не верила, что рыцарь не спасет свою принцессу. Это же было так просто: зайти в комнату и забрать свою девочку.

— А почему он этого не сделал?

— Да потому что я не позволил! Встал грудью на его пути. Сказал, что настало время определиться: или он позорный соплежуй, или настоящий мужчина. — Борис Михайлович пожевал сигару. — Пришлось дать мальчишке пощечину, но в итоге он сделал правильный выбор.

Передо мной сидело чудовище.

Я задала последний вопрос. Я хотела, чтобы он прозвучал ядовито, но сарказма у меня не получилось:

— А почему вы не сами провели экзекуцию, а поручили ее Степану? Могли бы показать пример настоящего мужчины. Или боялись, что соплежуй вас возненавидит?

— Ничего я не боялся, просто к тому времени она потеряла единственное достоинство, которое меня привлекало, — девственность. А я, знаешь ли, с пробитыми девочками не сплю, — он затушил сигару в пепельнице. Добавил жестким тоном: — Надеюсь, у тебя хватит ума не рассказывать Кириллу об этом разговоре. Это все равно ничего не изменит.

Я вышла под моросящий дождь и, не разбирая дороги, побрела по Благовещенскому мосту. Зонта у меня не было, капли стекали по щекам, носу и губам. Волосы прилипли к шее.

Он захотел подружку своего сына. Девочку со внешностью одуванчика и упрямым вспыльчивым характером. Предложил ей что-то гадкое, зная, что она девственна. Она резко отреагировала. Он ждал — возможно, долго. Возможно, до тех пор, пока она не отдалась Кириллу, потеряв самое ценное свое преимущество в глазах будущего свекра. А после этого наказал их обоих — да так, что ни он, ни она не догадались, кто причина их личной катастрофы. Кирилл винил себя. Лена винила Кирилла. Борис Михайлович отомстил за пренебрежение, проявленное нимфеткой.

А дальше понесло козу по кочкам — от обиды, унижения и гнева. Что должна испытывать девочка, которую проиграл в карты любимый мальчик? Чудовищное разочарование! Уж я-то знала, насколько это болезненно, когда тебя разыгрывают вместо ставки — пускай и чужие люди. А тут — свой, любимый, единственный. Вдвойне, втройне больно. Я остановилась на середине моста, схватилась за мокрые перила. Но даже тогда ситуацию можно было исправить — вымолить прощение, поговорить по душам. При одном условии — если бы Кирилл не позволил Степану трахнуть Лену. Если бы он зашел в спальню и увел ее, наплевав на карточный долг и честь игрока.