Скорее добраться до дома Королева. Установить «жучок», напугать до смерти. И убраться до появления следователя!

Отчаяние рождает убедительность. Так из-под толщи равнодушной, топящей жизнь воды рвешься к глотку воздуха. Так не чувствуешь боли, пытаясь выбраться из завала камней, и наплевать на содранные ногти, на все наплевать, кроме виднеющейся в камнях полоски света. Знакомой, возможной. Недостижимой.

Расположившись в кресле профессорского кабинета, Сергей поражался самому себе. Он, особо не эмоциональный, типичный интроверт, для которого при общении с любым незнакомым человеком надо делать над собой определенное усилие, в два счета сочинил роман. Наверное, мог бы и в стихах, но это негативно сказалось бы на убедительности.

– К вам обратится следователь Седов с просьбой помочь в расшифровке записи. Он работает над очень серьезным делом, затрагивающим интересы национальной безопасности, – говорил Сергей, пока профессор, чтобы скрыть волнение, выгребал из бара на столик коробки с конфетами и коньяк. – Это очень смелый, отчаянный человек. К нашему глубокому сожалению, он отказался от нашей помощи. Однако Владимир недооценивает серьезности ситуации. Он рискует. Прошли те времена, когда наша структура пользовалась неограниченной властью. Теперь мы выполняем наши задачи строго в рамках законодательства, и в принципе это хорошо. Когда дело не доходит до вот таких вопросов. Преступник действует хитро, изощренно и коварно. Он уже убил троих ребят, совсем молоденьких, студентов. Двое погибших пацанов были внуками моего коллеги, и вы не представляете, какая это для него трагедия. И вот в таких условиях чрезвычайно высокого риска Седов пошел на принцип и решил сам довести расследование до конца. В связи с процессуальным порядком мы не имеем возможности изменить ситуацию административными методами. Единственное, что мы можем, – это негласно подстраховывать. Поэтому у меня к вам, Михаил Игоревич, будут две просьбы: ничего не говорить о нашем разговоре Владимиру. И применить весь свой опыт, все свои знания для того, чтобы ему помочь. У меня все.

– Что ж, это, – нервно ходивший по кабинету профессор опустился в кресло, покосился на коньяк и вздохнул, – это… благородно. Действительно благородно, и… Не знаю, что еще сказать.

– Ничего и не надо говорить сейчас, – улыбнулся Сергей, незаметно исследуя пальцами крышку столика. – Не надо ничего говорить, когда к вам придет Владимир. Просто сделайте все, о чем он попросит. Вроде бы следователь намерен к вам обратиться по протекции вашего хорошего знакомого, кардиохирурга.

«Везде по-прежнему стукачи. Ничего не меняется», – явственно прочиталось на вмиг окаменевшем лице Михаила Игоревича.

– Да. Хорошо, – он снова посмотрел на коньяк. – Я все понял. Хочется выпить, но в одиночку несолидно, а вы же при исполнении.

– При исполнении, – кивнул Сергей. И напомнил: – Сотовый включите, пожалуйста.

Через четверть часа Филимонов, разместившийся в салоне своего автомобиля, уже слышал, как Королев диктует Седову свой адрес.

Устанавливать аппаратуру на режим записи и отлучаться, как в случае съема информации из кабинета следователя, смысла не имело. События разворачивались слишком стремительно, и малейшая проволочка могла бы свести на нет все усилия.

Но… Расскажет профессор Седову о визите товарища из «органов», не расскажет, Сергея уже не волновало.

Когда он смог немного расслабиться, то физически ощутил, как куда-то уходит Вика. Уходит насовсем. Лопнули струны, на которых можно было играть чарующую мелодию. Разорвались связывавшие двух людей ниточки, быстро и больно. Где-то писали, что любящие друг друга мужчина и женщина, живущие вместе, спящие в одной постели, обмениваются своими клетками. Может быть, это даже правда. Потому что Сергею казалось, что той, отчаянной и упрямой его части, которая любила, радовалась и старалась врасти в Вику, и построить если не вечное счастье, то хотя бы покой, ее больше нет. Нет и не будет. Все опять сгорело. Руины. Пустота. Конец.

…Он вздрогнул от звонка сотового телефона, как от удара током.

– Сереж, извини, что так поздно. Но я заработался и совершенно забыл о времени.

Впрочем, в голосе Николая Рахманько никакого раскаяния не слышалось. Извинения – дань вежливости, не более того.

– Тоже мне, наследник Дзержинского, – пробормотал Сергей, прикинув, что Коля слышит, как он ведет машину, а значит, придется придумывать что-нибудь про романтическую прогулку или свадебные хлопоты. – Ты на часы смотрел? Или за окно? Рассвет уже, Коль! Что случилось-то?

– Ты попал. Завтра – то есть уже сегодня – акции оппозиции. И ты знаешь, что делать в таких ситуациях.

Сергей заскрипел зубами. Все эти марши, протесты даже не партий – партиек – пока не представляют реальной угрозы. Но – инструкции. Весь личный состав, вне зависимости от специализации, при малейшем намеке на возможные общественные беспорядки должен находиться на рабочих местах. Вот и получается: кто-то помидорами швыряется, а кто-то изнывает от тоски, раскладывая пасьянс на компьютере. Дурацкие предписания. Но, конечно же, любые приказы не обсуждаются.

– Я не в Москве, – попробовал отвертеться Филимонов. – Ты доложи руководству, что со мной связаться не удалось.

– Не буду, – коротко сказал Рахманько, и, не прощаясь, повесил трубку.

– Сукин сын, – пробормотал сквозь зубы Сергей, резко разворачивая машину через двойную сплошную линию разметки. – Фанатик хренов. И ведь доложит, что разговор состоялся. И будет уверен, что сделал мне доброе дело…

– У него получилось! – пробормотал под нос следователь Седов и цыкнул гудком на наглую «Шкоду», заскочившую в поворотный ряд, а теперь пытающуюся вщемиться на центральную часть дороги. Все торопятся, но наглеть-то не надо! – У Королева все получилось! Да, я особо не верил, что текст записки удастся расшифровать. Возникали сомнения и по поводу того, что в шифровке будет указано местонахождение креста. Однако профессор справился! Мне даже стало стыдно его ругать за уничтоженный вещдок. Конечно, по голове меня за такую самодеятельность не погладят. Когда дело до суда дойдет, ох мне ввалят! Но все это будет потом. А в настоящий момент все не так уж и плохо. Текст записки Михаил Игоревич переписал, я все с его слов пометил в блокноте. Надпись, сделанную симпатическими чернилами, также удалось записать, как говорит профессор, без искажений. Так что все путем. Буду работать, направление поиска задано!

Возвращаясь в прокуратуру, Володя мысленно прикидывал очередность дел, которыми надо заняться. Наверное, следует отправиться к тому священнику, отцу Алексею. Словосочетание «храм на Широкой» не вызывало у Королева никаких ассоциаций. Сам он тоже теряется в догадках. Широкая – это деревушка? Название какого-то района? Но у священника, возможно, будет что сказать на эту тему.

«Да, так и поступлю, – подумал Володя, закрывая окошко, из которого хлестал колкий холодный дождь. – Если вдруг священник не поможет, напрягу Вронскую. Она девица шустрая, и сейчас все равно, наверное, балду гоняет, сопли в очередной книжке размазывает. Елки-палки, это ж надо было такому случиться…»