разбудю, заспит всё малый. Поедешь ты, девка, с таком в те Кобулеты!»

Эта мысль насмелила её, подтолкнула к койке. Парень лежал на боку. Она опало колыхнула плечико, поднималось в сумерках над одеялом маленьким утёсишком.

— Митька… сынок… вставай… Пришёл генерал Вставай… Скоро зовсим розвидниться!

Парень приподнялся на локоть.

Смотрит оловянно, пропаще.

— Ну шо? Нияк не опомнишься? Дома. Не в гостях…

— Да вижу…

— Не забув, про шо учора говорили, як тётка Аниса пошла?

— А и скажи, забыл, так всё одно напомните… Не забыл. Иду. Школе отгул за прогул. Бегу в Мелекедуры на заработки!

Митя встал, заскакал глазёнками на все стороны. Где одежда? Нескладёха он препорядочный всё-таки. С вечера Бог весть куда позашвыривал, теперь бульдозериком ворочает всё кверх тормашками.

Штанцы добыл под койкой. Борька на них спал, свернулся в калачик. Рубашку выдернул из-под своей подухи. Чуни!.. Вот где чуни?

— Чу-уньки… золотуньки… — жалобно позвал Митя. — Ау-у-у-у…

Чуни не отзывались.

«Или куда умотали? Нигде проклятых нетутка!»

Он упарился искать. Сунулся за дверь хватить свежего воздуха — одна на крыльце торчит! Закоченелая, злая. Будто ночь с каким валенком гуляла, вся продрогла, прибежала, а её и не впустили. Так всю ночку и отдрожала под дверью.

Митя с размаху воткнул в неё ногу.

— Чунька! Где твоя подрунька?

Тупо, сердито чунька пялилась на двор. Митя глянул, куда она смотрела, и ахнул. Вторая чуня непристойно валялась на земле. Как пьяная. Лежит перевёрнутой лодчонкой вверх гладким голым пузичком и никакого тебе стыда, никакой тебе совести!

— Чумазики! Распустёшки! Вы почему дома не ночевали? Хорошие девочки все спят до-о-о-ома!

Мите показалось, обиженно, горько зароптали гулёны.

«А как нам быть хорошими, если ты выкинул нас вчера на крыльцо? — пожаловалась правая чуня. — И так сильно, что левая упала аж на землю! Отбила все бока! За ночь её переехали три раза машины, четыре раза арбы! Всё-о боли-ит!..»

«Оха-оха…» — простонала левая чуня, подтвердила, что у неё действительно все болят ниточки.

— Извиняюсь, госпожа Левка. Некогда мне вас по больницам катать. У меня ещё неизвестно где кепка болтается!

Закипают ералашные поиски кепки. Заламываются матрасы на обеих койках, перетряхивается всё в сундуке.

— От так картузик, — шепчет мама. — Загнал в пот. Дела!.. Хучь всехдержавный розыск подавай.

Расстроенный Митя столбиком торчит посреди комнаты. Немо пялится вокруг. Где ж ещё искать? Может, плохо проверил под матрасом? Он снова заламывает матрас у изножья так, что спавшие на нём Глеб и Антон почти становятся на головы. Сонным не устоять век на голове. Меньшаки просыпаются.

— Ма! — Глебка угорело впрыгнул в штаны. — И я пойду!

— Пойдёшь. Пойдёшь в свой сад. Какой из тебя, хлопче, горячий работун?

Но Глебке очень хотелось, чтоб что-то и от его рук пошло к отцу.

— Не пустите по-хорошему, обманкой убегу, — предупредил он и на всякий случай вышел.

Митя передвигает сундук. Стал краснее рака. Может, тоскливо думает он, мыши затащили кепку под сундук на званый ужин? С горячей надеждой заглядывает под сундук. В разочаровании подымается с колен.

Антон убрал фанерную заслонку, и свежий, бодрый Борька выскочил из-под койки на простор, озоровато просыпал по полу весёлый перестук копытец. Мальчик ликующе наблюдает, как разнарядный со вчера Борька перелетает с табуретки на стол, со стола на подоконник и вот уже важно обозревает улицу.

Перед окном солидно совершал утренний моцион бригадиров петух. Увидев Борьку, он в изумлении замер. Поднял одну ногу и забыл её опустить. Борька был весь в бантах. Антон вчера вымолил в саду у девчонок на один день. На шею повесил голубой, а рожки, которые называл стоячими косичками, ухорошил красными.

Не мигая смотрел петух и ждал, что же будет дальше с этим видением в бантах. А дальше ничего не было. Борька гордо погулял туда-сюда по подоконнику, прощально покивал ему бантами и грациозно спланировал на пол.

Мальчик суматошно бухнулся перед ним на четвереньки, навязывая продолжение вчерашнего боя. И этот бой был принят. Борька взвился колом, ужал передние копытца к грудке и со всего лёту ж-жах! в глупо подставленный безрогий лобешник. Мальчик склочно взвизгнул, опрокинулся на ягодки.

А ради правды надо сказать, при ударе вскрикнули оба, у обоих сыпанули искры из глаз. Борька сразу отпрянул прочь, лишь оглянулся, словно пожаловался:

«Ну и лобина, друже, у тебя. Твёрже кирпича! А рожки мои за ночку хоть и подросли, но не так ещё укрепли, чтоб не слышали больку».

Тесная боль сморщила мальчиково лицо. Он молодцом удерживает близкий рёв, боязко оглаживает ушиб.

— Ну шо, подвезло, как раку в кипятке? — Улыбка мягко стелется по мамину лицу. — Ужалила пчёлка?

— Аха…

— Пчёлка жалит — медку жаль.

Мальчик недоумевает.

Какой же у Борькиных рогов мёд?

А Митя уже валится с ног, потерял всякую надежду найти кепку. Посреди комнаты задрал люк в погребицу, в блажи растянулся по полу — не найду, так хоть отдохну! — выжато таращится в сытую темь погребухи, где зимой живут кабаки, картошка, накиданные на гвозди в стенках венки лука. Всё под тобой, не надо в январскую заварушку выползать на улицу.

Митя смотрел-смотрел, слушал-слушал темноту, угрелся на полу и задремал.

— Ну, не отзывается картуз? — колко спросила мама. Спросила, абы разбудить лодырита.

— Как воды в рот набрал, — лениво ответил Митя. Не понравилось ему, что сон порвали.

Не отпуская рук от ушибленного лба, Антон заметил, что из-за плоской, неглубокой корзинки с наседкой как-то хитровато выглядывал злополучный козырек. Мальчику показалось, что кепка смеялась и пряталась за той корзинкой под койкой. Он достал её, вежливо возложил Мите на голову.

— Ты где её выколупал? — Митя уныло встал, захлопнул люк. Песец! Крути не крути, а культпоход в Мелекедуры не отменяется! — Так где?

— В новом сундуке! — Антон повёл взгляд на корзинку с наседкой.

Над речкой Скурдумкой, в лощине, сбился такой тугой туман, что хоть режь ножом на громадные глыбы до неба. Сквозила прохлада.

Ради согрева Митя бежал. Вдруг он услышал:

— Аря-ря-ря! Чьи-то скирды горя. И мыши горя. Аря-ря-ря! И пускай горя!

«Что там за хулиганик? Голосок знакомый…»

Остановился. Обернулся.

Из белой кисеи выломился Глебуня. Хэх, следом причёсывает!

— А ты к-куда, бессерёжная Марютка?

— На Кудыкину гору горшки колоть! Я хочу с тобой, Митечка!

— Ну раз хотно, я-то что. Айдаюшки. Теплей будет. Только на мне не кататься, как устанешь. Кто будет орать: «

[76] Veif!.. А ну налетай, кому работнички? Кому работнички?» Без обиды… В какой, — Митя выставил кулаки, — мозоль зажал?

— В этой.

— Угадал! — Митя