Советчиков было много. Одни, на основании бумаг, требующих от меня отказа от собственности Гарика, делали выводы о его сказочном богатстве, желании хитростью отделаться шестью тысячами, дабы не потерять больше. Другие радовались, что письмо Шаха о шести тысячах, обещанных Лишанским, а не мне лично, равносильно расписке Гарика о признании свадебного долга. Третьи вместе со мной недоумевали — ничего нельзя подписывать, не посоветовавшись с хорошим адвокатом.

Я решила, что один вопрос имею право задать адвокату Гарика. Позвонила Шаху и прямо спросила его, что означают таинственные цифры статьи 170, пункт 1.

К моему удивлению, вместо того чтобы чётко и прямо ответить, до сих пор уверенно державшийся адвокат замялся, стал «экать» что-то нечленораздельное, типа «Э-э, вы понимаете…», «Э-э, дело в том…», «Э-э, как бы это сказать…» и тому подобное.

— Э-это очень трудный вопрос, — наконец промямлил он.

— Да что же в нём трудного? — настаивала я. — Вы адвокат, это номер статьи. Процитируйте мне строчку закона, и дело с концом.

— Э-э, понимаете, — опять запнулся Шах, — эта статья означает, ну, как бы вам это сказать, ну, в общем, что вы на него кричали, — выпалил он, наконец, и вздохнул с облегчением, видимо, отлично понимая, что причина высосана из пальца.

— Я? Кричала? — Голос у меня задрожал, и я с ходу захлебнулась в слезах. — Почему? Зачем? Я любила его! Я заботилась о нём! Я никогда не кричала на него так, чтобы меня за это бросить!

— Я не знаю, — извиняющимся тоном сочувственно произнёс Шах, — вам надо взять адвоката — это единственное, что я могу посоветовать! Простите меня! Мне очень вас жаль!

Задыхаясь от рыданий, я повесила трубку. Желание подписывать проклятые документы-ловушки отпало окончательно.

Почти каждый день адвокат Гарика присылал маме «любовные» письма, над которыми она ломала голову, расшифровывая их как кроссворды, листая англо-русский словарь и обливаясь слезами. Я никогда не видела, чтобы моя вечно смеющаяся, весёлая мама столько плакала. Мне было страшно. Я чувствовала, что теряю единственного и очень дорогого человека. И всё из-за какого-то пидера, у которого не было денег жить по-человечески в семье, но хватило их на то, чтобы нанять адвоката и отравлять нашу жизнь.

Лето было нежарким. Вернувшись, я сидела на лавочке перед домом и читала. Тянула время. Подниматься наверх и окунаться в нашу гнетущую атмосферу не хотелось.

Около меня прыгала через скакалку маленькая девочка лет десяти, бросая в мою сторону любопытные взгляды. Устав прыгать, она подошла ко мне и села рядом. Я улыбнулась.

— Я тебя знаю, — сказала девочка, наклонив голову, — ты живёшь в квартире прямо под нами. Мы на шестом этаже, а ты — на пятом.

— Значит, это ты топаешь по утрам и мешаешь мне спать? — шутливо нахмурилась я.

— Нет, это — мама. Она даже дома ходит в туфлях на высоких каблуках и мешает спать мне тоже.

— Так скажи ей!

В ответ девочка безнадёжно махнула рукой. Я поняла, что мамы бывают разные. Моя, когда я сплю, ходит на цыпочках.

— Тебя как зовут? — спросила я.

— Зойка, — ответила девочка. — Хочешь, я дам тебе посмотреть какое-нибудь хорошее кино про любовь?

— Откуда у тебя про любовь?

— Мамин друг работает в видео. У нас много фильмов, как в магазине. Пошли — покажу!

— А твоя мама?

Девочка пожала плечами.

— Да она и не заметит, а ты посмотришь и отдашь, ладно?

Я пошла вслед за Зойкой в её квартиру.

Когда мы вошли, у меня отвалилась челюсть. Кругом был такой бардак, что я не могла поверить, что эта квартира точно как наша.

По воздуху белыми хлопьями летали мешки из продуктовых магазинов. Засохшие веники бывших букетов торчали по углам и на подоконнике. Вместо занавески висела старая простыня. Какие-то тряпки свисали со стульев. Вокруг валялись лоскутки. Открытая швейная машина с зажатым недоделанным рукавом торчала посреди стола. Тут же стояла немытая посуда, пепельница, полная окурков, грязные рюмки, недопитая бутылка вина, открытые банки с вареньем. Использованные фантики от конфет разноцветными конфетти пестрели на полу вперемешку с хрустящей под ногами шелухой от семечек.

Зойкина мама с дымящейся сигаретой в зубах болтала по телефону, даже не посмотрев в нашу сторону.

Цепляясь за разбросанную на полу обувь, мы подошли к полкам, где валялись многочисленные коробки с видеофильмами.

— Чего тебе? — заорала Зойкина мама, положив трубку.

Зойка, нахмурившись, огрызнулась через плечо:

— Я хочу подружке дать кино посмотреть!

— Ты откуда? — рявкнула Зойкина мама, обращаясь ко мне.

— Здравствуйте, я живу прямо под вами, — испуганно пролепетала я, жалея, что поддалась на уговоры маленькой девочки.

Настроение Зойкиной мамы резко изменилось. Она даже скривилась в подобии улыбки.

— А-а! — протянула она. — Как же! Знаем! Наслышались! Это у твоей мамы муж сбежал? Да ты не дуйся! Цильку знаешь? По лицу вижу, что знаешь! Стерва, да? Ой, я её ненавижу! Мы вместе работаем! Так она уж про вас целыми днями трындит, поэтому я всё и знаю! Садись, меня Тамарой звать.

Услышав, что Зойкина мать ненавидит Цилю, мне как-то полегчало. Тут мы с ней сошлись.

— Ну, и что же она болтает, эта каракатица?

Тамара захохотала.

— Точно, каракатица! Естественно, несёт всякую дрянь, какие вы сволочи, Гарика своего затравили. Я его видела, Кащея Бессмертного, он за Цилькой на работу заезжает! Спирохета бледная! Ну, как твоя мать? Небось, переживает? Да хрен с ним, с говном! Скажи ей, пусть приходит, я ей дам кино какое-нибудь, пусть отвлечётся! Я ведь тоже одна! Мне твою мать жалко!

Когда я вернулась домой, то наша квартира показалась мне раем, а мама — доброй феей из сказки!

«Какое счастье, что у меня моя мама, а не Зойкина!» — подумала я.

Наступил момент, когда я поняла — без адвоката не обойтись. Подружки общими усилиями собрали сведения о самом модном русскоговорящем адвокате.

— Молодой, агрессивный и очень напористый, — уговаривали они меня. — Пойди к нему, может, он не запросит дорого!

Я пошла. Адвокат, видимо, был не просто молодой, а очень молодой, поэтому всё лицо занавесил густой бородой и усами. Ещё до того, как мне что-то обещать, он потребовал заплатить аванс — половину стоимости услуг, если стороны, то есть мы с Гариком, придут к соглашению без особых проволочек.

Условие Гарика — подписанные мною бракоразводные бумаги.

Моё условие — выплаченный Гариком свадебный долг, а самое главное, я хотела, чтобы меня больше никто не трогал, чтобы мой адвокат полностью оградил меня от любых переговоров, дал подписать то, что не сулило бы мне неприятностей в будущем, и вручил Лишанским одолженные у них деньги.