Выходной я решила провести с мамой. Погода звала гулять. Я потащила маму к океану. Мы гуляли по солнышку. Пообедали в маленьком кафе. Домой надо было возвращаться на автобусе.

Мы ждали на остановке. Вдруг небо потемнело. Подул ветер. Заморосил лёгкий мелкий дождичек. Автобуса, как назло, не было. Я рассеяно смотрела по сторонам. Остановка была около светофора. Зажёгся красный свет, и машины, бегущие мимо, резко затормозили. Прямо около нас встал серебристо-сизый «форд». За рулём сидел Гарик, рядом с ним Бася, на заднем сидении — Циля с мужем. Первой нас заметила вездесущая каракатица-Циля. Злорадно усмехнувшись, она сказала что-то Басе. Та стала нервно оглядываться. Увидела нас. Мама вежливо поклонилась и посмотрела Басе в глаза. На маминых губах была презрительная усмешка, а в глазах тяжёлый укор. Бася испуганно таращилась, не отвечая на мамино приветствие. Циля сидела в машине с торжествующим видом, будто это была не машина, а царская карета. Гарик, ничего не замечая, смотрел на светофор. Бася не выдержала и толкнула сына в бок. Он повернул голову, наткнулся на мои ненавидящие глаза, мгновенно вспыхнул и нажал на газ. Машина рванула на красный свет. Бася и Циля резко откинулись назад. Сцена длилась не больше минуты, но нам показалась вечностью.

Как я ни старалась, но на работе узнали о моих грустных новостях. Некоторые сотрудники открыто возмущались Гариком, трепали меня по плечу, обнимали. Другие провожали любопытными взглядами.

Я делала вид, что всё в порядке, мужественно улыбалась, даже отшучивалась. И плакала. На работе — тайком в туалете, а дома — в открытую.

Мой директор подошёл ко мне в обеденный перерыв.

— Я не знаю подробностей, — сочувственно посмотрел он на меня, — но как бы там ни было, ты — молодец, держишься нормально, я хочу, чтобы ты это знала!

Я удивлённо пожала плечами, делая вид, что не понимаю, о чём речь.

— Молодец! — многозначительно и твёрдо повторил директор. — Выше голову! Чтобы ни случилось, на работе — как на работе!

«А на войне — как на войне», — мысленно продолжила я. И вправду, ощущение того, что я держу круговую оборону, становилось всё острее, а круг нападающих — шире и шире.

В один из вечеров, открыв почтовый ящик, я вынула большой жёлтый конверт с официальным гербом на месте отправителя, имя которого было обозначено «Вильям Шах, адвокат».

«Типичный Гарик! — невесело усмехнулась я. — Даже адвокат у него шах, не меньше! Я бы не удивилась, если бы это был какой-нибудь султан или император!» Королевские замашки сыграли свою роль даже в фамилии выбранного Гариком адвоката.

На большом бежевом листе с гербами и печатями, обращаясь ко мне, было напечатано:

Итак, несмотря на мои просьбы, Гарик всё-таки дал делу официальный ход.

На следующее утро я позвонила Шаху.

— Говорит жена Гарика, — бодро начала я. — Скажите, так ли необходимо прибегать к вашим услугам? Быть может, мы сумеем уладить дело по-семейному, между собой?

По насмешливой паузе я поняла, насколько нелепо было моё намерение отнять у зубастого адвоката кусок хлеба с маслом, а может, и с чёрной икрой, в зависимости от Гарика и моей глупости.

Естественно, адвокат Гарика отверг мою наивную просьбу.

— Наймите адвоката, — уговаривал он меня. — Я не могу, не имею права обсуждать с вами подробности.

Через неделю вслед за первым письмом был прислан ещё один жёлтый пакет, на сей раз с толстой пачкой печатных бумаг, где по-английски, на запутанно-юридическом языке, на тридцати листах, от меня по пунктам требовалось отказаться от пятидесяти шести наименований собственности Гарика, о которых я не имела ни малейшего понятия. О таком же отказе Гарика претендовать на моё имущество в договоре не было ни слова.

Один из пунктов договора обязывал Гарика заплатить шесть тысяч долларов, свадебный долг Лишанским. Следующий за ним провозглашал, что обе стороны уже договорились о разделе личного имущества при обоюдном согласии. Одно противоречило другому, так как свадебный долг ударял по карману того, кто должен был платить. Я было поставлена перед фактом. Со мной ни о каком разделе имущества никто не договаривался. Гарик похватал в квартире что хотел и убежал.

Мне показалось странным, что по договору обещание Гарика заплатить свадебный долг требовало моей подписи, а не его. Я понимала так — кто обещает, то и подписывает. Через каждую строчку соглашения была ссылка на неведомую мне статью 23, часть В, закона о равных правах супругов. Пояснения, о чём этот закон, что это за статья и какие у меня права, были предусмотрительно опущены.

Через день я получила очередной жёлтый пакет. В нём лежал документ, озаглавленный «Причины расторжения брака». Согласно этому документу, мой адвокат обязан был встретиться с адвокатом Гарика в определённый указанный день. В противном случае меня предупреждали, что решение о расторжении брака принимается автоматически. Однако я получила пакет через неделю после срока встречи, обозначенной в документе.

Вместо описания действительных причин нашего развода без каких-либо комментариев был указан номер статьи 170, пункт 1. Что именно подразумевалось под этим загадочным кодом, расшифровано не было.

Заключительным аккордом явилось письмо адвоката, адресованное мне.

Из всего вороха труднопонимаемых бумаг до меня дошло лишь то, что Гарик заплатит наш долг, если я подпишу документы, требующие моей нотариально заверенной подписи, в то время как подписи Гарика не требовалось нигде.

Я почувствовала, что из меня делают дурочку. Психическая атака — бомбардировка регулярными адвокатскими требованиями и ультиматумами — достигла своей цели только в одном: я дико разнервничалась. Но чем больше я нервничала, тем меньше была уверена, что я должна что-то подписать. Такие вещи не делаются впопыхах, тем более в моём состоянии.