Потом с улыбкой думала о Его Величестве, сидящем за ее столом и улыбающемся ей.

– Я слышала, Его Величество любит мясо с кровью. Так что пусть никто особенно не крутит вертел. Говорят, сладкие выпечки он любит хорошо подрумяненными…

Слуги совсем сбились с ног. Приготовления начались за четыре дня, и все это время Алиса только о них и говорила. Привлекла к делу Мерси, Маргарет, Элизабет и Сесили. Айли пришлось приехать, жить в Челси, рассказывать все, что ей известно, о придворных манерах и этикете.

– Твой отец, – сказала ей Алиса, – ничего не смыслит в этих делах. Не понимаю, почему его считают умным.

Айли повторяла без устали, как накрывают стол на дворцовых приемах, и Алиса плакала от того, что у нее нет золотых тарелок.

Наконец великий день настал.

Алиса сидела у окна, когда на реке показалась королевская барка.

– Король! – пробормотала она, нервно ощупывая, в порядке ли чепец. – Король приплыл обедать у меня!

Она видела, как он сошел на берег. Кто мог не узнать его даже в окружении блестящих придворных?

Драгоценные камни на его одежде сверкали в солнечных лучах. Какое величие! Какое великолепие!

Алиса расставила в зале всех членов семьи по указаниям Айли. Томас наблюдал за ними с улыбкой, будто находил эту условность смешной. Смешной! Алиса от волнения не знала, что делать. Будет ли мясо прожарено как раз в меру? Как дела на кухне? Ей нужно быть там… и необходимо находиться здесь.

И вот она услышала громкий голос:

– Да, мастер Мор, у вас замечательный дом. Мы о нем немало слышали. Норфолк, когда расточал похвалы вам, расточал и ему.

И вот король появился в зале.

Алиса шагнула вперед и опустилась на колени. Лицо ее побледнело, она дрожала.

– Ну что вы, леди Мор, – сказал Генрих. – Поднимитесь… поднимитесь… добрая женщина. Мы немало слышали о вашем совершенстве. И приехали увидеть собственными глазами, что так часто отрывает нашего канцлера от нашего двора.

Алиса неуверенно поднялась.

– Ваше Величество… – запинаясь, произнесла она. – Ваше… милостивейшее… Величество…

Король рассмеялся, эта женщина ему нравилась. Нравилась ее почтительность. Приятно видеть, как подданные в благоговении стоят перед ним. Он положил ей на плечи свои большие руки и сердечно поцеловал.

– Полно… полно… Мы так же рады приехать к вам, как вы принять нас. Теперь мы хотим познакомиться с вашей семьей.

Члены семьи стали поочередно выходить вперед. Глаза короля потемнели, остановясь на Джеке. Красивый, здоровый парень! Он злился, видя чьих-то красивых, здоровых сыновей. Затем представлялись юные женщины. Король смягчился. Он любил юных женщин. Леди Эллингтон была очаровательным существом, но все женщины, кроме Анны, теперь мало что для него значили, в сравнении с несравненной они почти не занимали его. Он поцеловал леди Эллингтон, отличив ее за красоту, расцеловал и остальных. Дочери Томаса были, пожалуй, не красавицами… но хорошенькими созданиями.

Потом король сидел за столом в окружении семьи; сопровождающие его придворные расселись между ее членами.

Обед ему понравился. Еда была простой, но хорошо приготовленной, он похвалил хозяйку и с удовольствием увидел, что ей это доставило радость.

Разговор велся интересный – тут король мог положиться на Мора; и, естественно, вопрос, становящийся все больше и больше предметом разногласий между ними, в этом обществе не затрагивался.

Мор блистал за своим столом – был весел и остроумен, старался показать, как умны его дети, особенно старшая дочь. Королю нравились шутки и смех, нравился и Томас Мор, хотя подчас он бывал безрассудным.

Генриху доставляло удовольствие видеть себя всесильным королем, привыкшим обедать в пиршественных залах, бывающим в гостях у королей и принцев, однако снисходящим до того, чтобы наслаждаться простой едой за скромным столом доброго подданного.

После еды он попросил Томаса показать ему сад. Придворные, поняв, что он хочет поговорить с канцлером наедине, остались в доме.

Алиса была вне себя от гордости.

Это счастливейший день ее жизни! Она будет рассказывать о нем до конца своих дней.

Теперь ей требовалось покинуть общество – дочери наверняка сумеют занять гостей на какое-то время – и подняться на верхний этаж, откуда виден весь сад, где прогуливались король и канцлер. Алиса едва не расплакалась от радости. На шее канцлера в высшей степени дружелюбно лежала королевская рука.

Этот замечательный визит близился к концу. С какой гордостью Алиса пошла к королевской барке, выслушала его поздравления и сделала глубокий, почтительный реверанс!

– Я до смертного дня запомню похвалу Вашего Величества моему столу, – сказала она.

Король не пожелал уступить ей в любезности.

– Леди Мор, я буду помнить о визите в ваш дом до конца жизни.

От радости Алиса чуть не упала в обморок, и, как ни странно, остальные обрадовались тоже. Покуда королевская барка не скрылась из виду, они почтительно стояли на берегу.

Алиса воскликнула:

– Подумать только, я дожила до этого дня! Случись мне сейчас умереть… я бы умерла счастливой.

– Я рад, Алиса, что ты довольна, – сказал ей Томас. Она повернулась к членам семьи.

– Видели вы их в саду вместе? Король обнимал своей рукой… своей рукой… вашего отца за шею.

– Значит, он любит отца, – сказал Уилл. – По-моему, это знак высшего расположения. Я не слышал, чтобы он обходился с кем-то так, кроме милорда кардинала.

Томас улыбался их волнению, но внезапно лицо его посерьезнело.

Он неторопливо произнес:

– Я благодарю Бога, сын Ропер, что король поистине мой очень добрый повелитель. Ты прав, говоря, что он выказывает мне расположение, как никому из подданных. Однако должен сказать вам вот что: гордиться тут особенно нечем, потому что если бы он мог приобрести замок во Франции ценой моей головы, она тут же бы слетела. Это, мои дорогие, отрезвляющая мысль.

Вся семья немедленно посерьезнела – кроме Алисы, она не могла позволить, чтобы ее счастливый день омрачался такой глупой болтовней.

* * *

Смерть коснулась дома в Челси ранней весной 1532 года.

Зима стояла суровой, и судья Мор слег. Он простудился, и все усилия Мерси не могли его спасти. Старик слабел все больше и однажды перестал узнавать окружающих.

Умер он тихо ранним утром.

Все очень горевали, потому что казалось, ни без кого в семье нельзя обойтись.

Томас заявил, что напрасно отдал дом в Баклерсбери своим сыну и дочери Клементам, живи они в Челси, он видел бы их гораздо чаще. Выражались сожаления, что Ганс Гольбейн покинул дом, а мастер Ганнел постригся в монахи. Семейство было большим, но, как говорил Томас, не могло ни без кого обходиться.