– Кого – всех?

– Буквально всех, кто охотится за «Золотой братиной»: лжеграфа, самого графа, всех, кто с ним, кого вы сейчас выставили. Если вы не сделаете этого, вы не только лишитесь сервиза, вы погибнете!

– Вы мне угрожаете? – гневно спросил Арон Нейгольберг. Страх и осторожность окончательно покинули его. – Или… Постойте! Вы… Вы сами жаждете обладания сервизом! Вот в чем дело!

– Нет! Все! – воскликнул дух Каррах. – С меня хватит. Вы полный кретин, господин Нейгольберг!

– Мальчишка! Щелкопер! – закричал владелец ювелирного магазина. – Я не потерплю оскорблений! Убирайтесь! Вон отсюда!

– А вот здесь вы впервые правы, мой печальный несостоявшийся друг, – опять сокрушенно сказал посланец Черного Братства. – Пора! Пора! Нет, люди неисправимы! Я прощаюсь с вами, должен констатировать, навсегда. Мы больше никогда не увидимся, о чем я сожалею. – Последовал тяжкий вздох. – Что поделаешь! Как у вас говорят – клиника.

Каррах повернулся к Нейгольбергу спиной, ткнул стену своей черной лакированной тростью. Стена разъялась, в ней возникло нечто вроде дверного проема, и владелец сервиза «Золотая братина» в короткий миг увидел длинный черный коридор, полого спускающийся вниз и освещенный чадящими факелами, закрепленными в стенах. Каррах исчез в черном проеме, стена мгновенно сомкнулась, а в сознании ювелира прозвучало прощальное: «Бедный, бедный Арон…»

На Унтер-ден-Линден уже вовсю бурлила вечерняя жизнь: прибавилось публики, гуще стали катить машины и пролетки, сияли огнями витрины магазинов и вывески кафе и ресторанов. Таксист распахнул дверцы машины.

– Что же, – угрюмо сказал граф Оболин, – этого надо было ожидать.

Забродин и Любин промолчали. И в этот момент к машине подбежал Белкин:

– Подождите, не уезжайте… Он был здесь!

– Кто? – не сразу понял Глеб.

– Да Толмачев! Кто же еще?

– Так почему же…

– Я не успел, – спешил все выложить незадачливый чекист Вася Белкин. – Вышел, зараза, вон из того кафе напротив, машину… такси это подозвал и…

– Ну, ну! – торопил Забродин.

– Пока я переходил улицу… тут еще полицейский… он, гад, уехал!

– Ладно, садись в машину. По дороге все расскажешь подробно.

Всю эту сценку наблюдал Никита Никитович Толмачев. «Понятно… Точно я определил: одна шайка. Сколько же их сюда за „Братиной“ понаехало?…» Между тем машина, в которой теперь была вся компания, фыркнув сизым дымком, тронулась.

– За ними, – приказал Толмачев шоферу.

Ехали от преследуемых на расстоянии метров тридцать. В этот момент машина, в которой находился граф Оболин со своими спутниками, проскочила перекресток возле Исторического музея – и тут же из перпендикулярной к Унтер-ден-Линден улицы вывалила рабочая демонстрация, живым шлагбаумом преградив путь перед самым, можно сказать, носом. И вдруг Никита Никитович даже дернулся от напора новых мыслей: «Постой! Постой!..

Зачем этот белобрысый спешно дорогу перебегал? И на полицейского угодил? Это тебе, дубина, не Россия-матушка. Так, так… А что, если он меня увидел, когда я из кафе вышел? Или в самом кафе?… Значит, все! И этот теплый уголок не годится. Где-то еще надо братца караулить – чтоб он сдох!.. Впрочем, живи, живи покуда, графушка…»

А рабочая демонстрация все шла и шла мимо замершего ряда машин. Перед самым смотровым стеклом такси, в которое вперил остановившийся взгляд Никита Толмачев, проплывали плакаты: «Рот фронт!», «Руки прочь от Советской России!», «Свободу Розе Люксембург!», «Солдаты! Домой!»

Берлин, 10 ноября 1918 года

Именно в этот день Василия Белкина осенило… Третий день, попеременно с Мартином Сарканисом, Василий Белкин просиживал в кафе напротив магазина «Арон Нейгольберг и Ко», поджидая Толмачева. Хотя еще вчера Глеб Забродин предположил, что ждать тут Никиту Никитовича напрасный труд. Совещались без графа Оболина в комнате, где жили Забродин и Любин.

– Когда Толмачев увидел, – рассуждал Глеб, – что мы оставили такси у магазина, он все понял. И тут же стал искать машину. Ведь ты, Вася, не видел, как он уезжает? Ты перестал за ним следить, когда к нему подъехало такси, так? Если руководствоваться логикой, Никита в такси остановился где-то рядом. А теперь возникает второй вопрос… – Забродин раскурил трубку. – Если он выследил нас, то почему уже два дня не ищет встречи с Алексеем Григорьевичем? Ведь мы графа демонстративно оставляем одного в номере. – Все молчали, и Глеб продолжал: – Одно из двух. Или Толмачев чрезмерно осторожен, или что-то помешало ему ехать за нами. Наконец, последнее. Если Никита Никитович все то время, пока мы были в кабинете Нейгольберга, наблюдал за магазином, он видел тебя, Вася, дважды: и когда ты, дурак бестолковый, штраф выкладывал полицейскому, и когда садился к нам в машину. Если это так – а я убежден, что так, – Толмачев в кафе напротив заведения нашего Арона уже не появится…

– Тогда зачем же мы с Мартином, – вставил Белкин, – там ошиваемся?

– Чтобы удостовериться, – сдержанно улыбнулся Забродин. – Вдруг все, что мы сейчас нафантазировали, бред? Или, Вася, сидение в кафе тебе не по душе? Вот Мартин говорит, пиво там отменное.

Василий Белкин сердито засопел.

– Каков же итог? – спросил Любин.

– Надо скорее начинать судебный процесс.

– Все документы будут готовы через два дня, – сообщил Мартин Сарканис. – Двенадцатого ноября, крайнее – тринадцатого можно отправляться с графом в имперский суд.

– Во время процесса Толмачев так или иначе проявится, – убежденно заявил Глеб Забродин, глубоко, до радужных кругов в глазах, затягиваясь крепким дымом из своей трубки.

Весь этот разговор Василий Иванович Белкин не раз вспоминал, употребляя фирменное блюдо маленького кафе. Своей утробе сыщик не отказывал. Ел, потягивая пивко, вспоминал совещание в отеле «Новая Германия» и, откровенно говоря, что к чему, понять не мог. Хоть тресни! «И хрен с ей! – меланхолически рассуждал Вася Белкин. – Плохо мне, что ли?»

Однако на второй день, то есть девятого ноября, допивая четвертую кружку, пива, сделал Василий Иванович Белкин одно открытие. Вернее, обратил внимание на двух презабавных молодых франтов в элегантных темных костюмах, которые сидели за столиком у окна и пили исключительно чай с бисквитными пирожными. Уже второй раз… Правильно! А когда вчера уходили («Точно! Вчера это было!..»), облачились в гардеробе в одинаковые серые плащи и шляпы-канотье. Один франт с черными усиками, другой – с пышными рыжими бакенбардами, чем-то похожи друг на друга. Презабавные субчики! И вот что неожиданно: большой бинокль у них, передают его друг другу, публику гуляющую за окном рассматривают, посмеиваются, молодым женщинам и девушкам ручкой делают. А еще перед рыжим бакенбардистом на столе альбом раскрыт, и он в нем иногда что-то рисует… «Должно, художники», – определил Василий Иванович Белкин и ощутил вместе с острым любопытством предчувствие дьявольской удачи.