— Навещала друга? — спросила старушка в очереди в круглосуточном магазине у больницы.

— Да, — сказала Реджи.

Он ей, конечно, не вполне друг, но все впереди. Однажды станет другом. Он теперь принадлежит ей.

— Я вернусь, — сказала она Джексону Броуди. — Честное слово, вернусь, — прибавила она. Реджи не станет одной из тех, кто не возвращается.

Она забыла захватить книжку, но нашла в сумке изуродованную «Илиаду» и почитала по краям вокруг вырезанной сердцевины. Начало шестой книги не пострадало, и она проверила свой перевод: «Нестор меж тем аргивян возбуждал, громогласно вещая: „Други, данаи герои, бесстрашные слуги Арея! Ныне меж вас да никто, на добычи бросаясь, не медлит сзади рядов“».[134]Почти угадала.

Ее автобусную поездку роковым образом прервал звонок сержанта Уайзмена, который сообщал, что мисс Макдональд по-прежнему «недоступна».

— Токсикологический анализ и тому подобное, — невразумительно пояснил он.

— Когда ее можно будет похоронить, как вы думаете? — спросила Реджи.

А мисс Макдональд (смерть, которая принадлежит Реджи) захотела бы, чтоб ее хоронили? Черви или пепел? Она мертва; а так как, умирая, все возвращается к первооснове…[135]Им это в школе преподавали. Их донимали Донном. Ха.

Внутри Реджи завелась ужасная пустота, словно кто-то вычерпнул из нее все жизненно важные органы. Мир отступал. Надвигалась паника — такое было, когда ей сказали, что умерла мамуля. Где доктор Траппер? Где же доктор Траппер? Где же она?

Он детектив. Раньше был. Детективы умеют находить людей. Людей, которые пропали.

А вот потерять — запросто.

Никак не вздохнешь. Тяжесть стискивает грудь, душит — огромный камень расплющивает, давит на легкие. Луиза очнулась, ловя ртом воздух. Господи боже, это еще что такое?

По ощущениям и по звукам судя, рань противоестественная — кто ж встает с такого ранья? Луиза нащупала очки. М-да, цифры на часах у кровати мерцали зловещей хэллоуинской зеленью и ставили одни пятерки — пять пятьдесят пять.

Башка раскалывается, в животе урчит, вечернее вино медленно течет по венам. Красное вино — плохая идея, оно выманивает слезливого шотландца из глубин души, из норы, обитой шотландкой. Виски утихомиривает уязвленное чудовище, что обитает внутри, а от красного вина у монстра вскипает кровь.

Луиза по-прежнему каждое утро удивлялась, просыпаясь рядом с мужчиной. С этим мужчиной. Он спал опрятно, всю ночь лежал, свернувшись клубочком, на дальнем краю их императорского ложа. Луизе не пришлось объяснять — Патрик и сам понимал, что для ее беспокойного сна потребен простор.

Пока дальше по коридору камнем на шее сидит Бриджет, ни о каком сексе не может быть и речи — Луизе это ясно как божий день, а Патрика позабавило. Надо полагать, он занимался сексом с Самантой, когда Бриджет могла услышать. Саманта, наверное, была тиха как мышка. Патрик тихий, разве что постанывал негромко и благодарно. Луиза-то в основном орала.

Секс был хорош, но стены не тряслись — в этом сексе не было жадности. Не совокупление, а занятия любовью. Луизе всегда казалось, что «заниматься любовью» — просто эвфемизм, прикрывающий животный инстинкт, но Патрик такого мнения явно не разделял. Брачное ложе свято, говорил этот безбожник; впрочем, ирландский безбожник — практически оксюморон.

Поначалу она обнаруживала немалую прелесть в их цивилизованных соитиях — в свое время ей хватило пота зверских случек, — но теперь прелесть как-то поблекла. Поцелуйся она с Джексоном — и конец манерам и приличиям. Пара тигров, ревущих в ночи. Не вчера в больнице — то был целомудренный поцелуй, дарованный инвалиду. Поцелуйся они по-настоящему, они обменялись бы дыханием, душами обменялись бы. Никогда не думай о мужчине в постели другого, особенно если этот другой — твой муж. В высшей степени дурные манеры, Луиза. Плохая жена. Очень плохая жена.

Она посмотрела, как часы переключились на пять пятьдесят шесть, и тихонько вылезла из постели. Патрик обычно не просыпается до семи, но Бриджет с Тимом — ранние пташки, а Луиза сомневалась, что в такой час переживет светскую беседу. Или, боже упаси, еще один завтрак en famille.[136]Однако решено: до конца их визита она прикусит язык, откусит, если потребуется, и будет любезна, как сама мисс Воспитанная Любезность. На суку нацепили намордник.

В ванной она вставила линзы и поглядела на себя в зеркало. Совсем вымотанная — потому что она вымоталась, — но какое счастье, что сегодня нужно на работу, а не играть в хозяйку дома.

И — Джексон, как он лежал на больничной койке, измочаленный, покалеченный, в полном отрубе. Он из тех, кто в итоге всегда поднимается, но, понятно, настанет день — и он не поднимется. Как ему удается всякий раз оказаться не в том месте не в то время? Луиза представляла, как он говорит: Может, это было то место и то время. Он ужасно бесит, даже в воображении.

Каким он казался ранимым на этой койке. Сидит король в Данфермлине, кровавое пьет он вино.

Король-Рыбак,[137]больной и кастрированный, и вокруг него истощается земля. Что делать — вернуть короля к жизни и тем возродить землю или принести короля в жертву? Луиза позабыла. «Кровавая жертва» — так назывался сборник Мартины Эпплби. Опубликовалась под девичьей фамилией, не под злополучной «Мейсон». Луиза ее погуглила — нашла короткий абзац. Говард Мейсон называл Мартину «моя муза». Ну, одно время. В еле-еле замаскированном roman a clef она стала Ингегердой, «угрюмым скандинавским жерновом на шее, что тянул его на дно». Да уж, не даются нашему Говарду изящные метафоры. Ныне Мартина вышла в тираж. Все они вышли в тираж. Все до единого. Кроме Джоанны.

Она на цыпочках прошла по дому; хотела сварить кофе, но передумала — слишком шумная процедура.

Стреноженная похмельем, Луиза сбежала не блистательно. Как раз когда застегивала куртку, по лестнице слетела дорогая Бриджет в огнеопасном халате из оранжевого атласа и сказала:

— Уже на работу? — И Луиза ответила:

— Нет мира нечестивым[138]и полицейским.

— Не волнуйся, я за Патриком пригляжу, — сказала Бриджет, и Луиза — от родни до злыдни один шаг — прорычала: