Профессор пожал плечами, посмотрел на факел, в который превратилась гостиница, и в его глазах заплясали красные отблески.

– Милиция вроде здесь крутилась. Они должны были вызвать…

Он дернул головой, и я увидел, что лицо профессора искажено жуткой ухмылкой.

– Он сделал только хуже себе, – произнес Курахов, не отрывая взгляда от огня.

– Кто сделал хуже? – не понял я.

– Уваров. Вы же понимаете, что это его рук дело? Хотел меня запугать и сам же сжег манускрипт.

– Что?! – Я схватил профессора за руку и крепко сжал. – Манускрипт остался там?

– Он лежит за картиной в спальне, – ответил профессор. – Точнее, лежал.

Под приветственный гул толпы, беспрестанно сигналя, к гостинице медленно подкатила пожарная машина. Двое парней в брезентовых куртках со скучающими лицами посмотрели на огонь, а затем стали неторопливо разматывать шланг.

– М-да, – произнес профессор. – Работнички! Смотрите, смотрите, как он шланг разматывает! Ногой! Просто бесплатная клоунада!

– И что вы теперь будете делать, профессор? – спросил я, прикрывая ладонью глаза от роя искр, который подняла в воздух рухнувшая водосточная труба.

– Не знаю, – честно ответил Курахов. – Просто не имею понятия!

– Поезжайте. Не тяните время, поезжайте в Карпаты!

– Что? – воскликнул профессор и посмотрел на меня так, словно я задел его самолюбие. – Уварову нужен не я, а манускрипт.

– Не лукавьте, Валерий Петрович. Им нужен не столько манускрипт, сколько информация, содержащаяся в нем. А информацией этой вы владеете.

– Информация! – недовольно буркнул Курахов. – Вы так говорите, будто уверены на все сто процентов в существовании клада! Ну, допустим, я приеду в эту проклятую Лазещину, объясню Уварову, что манускрипт сгорел, и поведу бандитов на место. А вдруг там ничего не окажется? Я больше чем уверен, что там ничего не окажется…

Он замолчал, глядя на пожарного, поливающего тугой струей полыхающее окно на первом этаже.

– А если окажется?

– В этом случае Уваров точно меня прикончит. Он слишком погряз в уголовных делах, чтобы оставить в живых такого свидетеля, как я… Смотрите, смотрите, сейчас остатки крыши рухнут!

Мы сделали еще шаг назад. Вода, попадая в горящее нутро гостиницы, мгновенно превращалась в пар, и он, смешавшись с дымом, грязными клубами поднимался в темнеющее небо.

– Пойду-ка я устраиваться в гостиницу «Горизонт», – сказал профессор. – Приму душ, полежу на кровати, подумаю. Может быть, придет в голову интересная идея. – Он тронул меня за руку чуть выше локтя. – Заходите, если что.

Пожарные затаскивали шланг во внутренний дворик. Из окон первого этажа уже не вырывалось пламя, зато валил густой дым, из-за которого большая часть горящего дома оказалась как бы закрытой ширмой. Спасаясь от едкого дыма, зеваки бросились врассыпную. На их месте, на обочине дороги, остались стоять лишь две темные иномарки. Прислонившись к никелированной трубе джипа, поигрывая кулоном на цепочке, стоял Серега. Он увидел меня, оторвал зад от машины и, ссутулившись и по-бычьи наклонив голову вперед, не торопясь пошел ко мне.

– Недавно подъехал? – уточнил он, небрежно кидая мне свою мягкую руку. – Знаешь, кто это сделал?

Я кивнул. Серега несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза, словно хотел убедиться, что я не ошибся.

– Я его видел на «черепахе», – быстро и негромко сказал он, глядя то себе под ноги, то на пожарных. – «Уазик» стоит наверху, у водокачки, а он сам на пляже. Загорает. Народу никого.

И, больше ни слова не говоря, пошел к своему джипу. Я смотрел на его широкую сутулую спину и нервно теребил пальцами горячую рукоятку «регента», лежащего в кармане куртки.

Я понимал, что так нельзя, что сам делаю свою жизнь невыносимой, но остановиться не мог. Бешенство, которое охватило меня, заглушило голос разума, как грохот прибоя заглушает крик утопающего. Вылетая на каждом повороте на встречную полосу и рискуя влобовую столкнуться с какой-нибудь машиной, я гнал «Опель» по серпантину Новосветского шоссе к насосной станции, под которой на несколько километров протянулись дикие заповедные пляжи, контролируемые егерями.

– Я тебя убью, ублюдок! – бубнил я под нос, от нетерпения и злости ударяя кулаком по рулю и нервно нажимая на педаль акселератора. Послушная машина дергалась, ревела мотором, и цифры тахометра мельтешили, как клубок червей.

– Алиби себе устроил, на пляже отметиться решил! Я тебе устрою алиби! Тебе не жить на этом свете! Таким уродам на земле нет места…

Солнце, лишь под вечер освободившись от туч, нагишом сваливалось за Алчак, проведя по морю кровавую полосу. Ветер утих, шоссе высохло, словно не было ни ночной бури, ни утомительного дневного дождя, но воздух оставался все еще сырым и тяжелым от испарений.

Я проскочил мимо насосной станции, краем глаза заметив среди зарослей можжевельника и хвои желтый кузов «уазика», затормозил у самой скалы, нависшей над шоссе, вышел из машины и перемахнул через ограждение.

Никогда я не чувствовал себя более несчастным, чем сейчас. Я потерял все, что у меня было. Я не смог уберечь даже то, что принадлежало нам с Анной, что казалось вечным символом, памятником нашей былой любви и единства судеб. Нищий, брошенный всеми, униженный поступком самоуверенного подонка, я был способен лишь слепо следовать какому-то звериному инстинкту мести и, не задумываясь над тем, что сделаю с капитаном, когда найду его на пустынном пляже, полностью отдал себя во власть неуемной жажды расправы над человеком, который сделал меня несчастным.

Я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах, прыгая по склону, как на трассе слалома, я не замечал, как ветки хлещут по лицу, словно пытаясь привести меня в чувство, я превратился в снаряд, напролом идущий к своей цели, и когда добежал до обрыва и спрыгнул с трехметровой высоты на прибрежную гальку, когда в нескольких десятках метрах от себя увидел тощую белую фигуру капитана, на котором не было ничего, кроме трусов и надвинутой на глаза фуражки, то даже удивился своему спокойствию.

Капитан не видел меня и не слышал моих шагов. Он сидел лицом к морю в нескольких шагах от воды и, подперев голову руками, неподвижно смотрел на горизонт. Его непропорционально длинные и худые ноги по щиколотку увязли в мокрой гальке, и со стороны казалось, что у капитана нет ступней, а вместо них – то ли копыта, то ли культи. Горбатая, рахитичная спина изогнулась вопросительным знаком, отчетливо выступила цепочка позвонков.

Я приближался к нему, стараясь идти как можно ближе к осыпи, где была тропа, приглушавшая шаги. Поравнявшись с высохшей, отполированной морем корягой, на которой капитан развесил рубашку и брюки, я откинул ногой лежащую тут же кобуру с пистолетом и, едва капитан вскочил и развернул свою синеватую и впалую грудь, с крутого разворота ударил его под козырек фуражки.