Какие великие события должны были произойти за эти двадцать лет — за то время, когда мы все ждали чего-то, чего так и не дождались! Мы постоянно задумываемся о будущем, не замечая того, что оно уже пришло. Но вот наконец мы его как будто заметили, и тут-то мы и поняли, что оно, это будущее, несчастливое, запоздалое и печальное, ибо это — старость. Она подкралась к нам незаметно, и все для нас омрачилось, словно радость у нас в груди вспыхнула и тотчас погасла. Этот мрак был внезапным, но сгущался он целых двадцать лет. Что такое двадцать лет?

В 1872 году в фамаликанской гостинице остановился какой-то бразилец, которого его слуги — черные и белые — называли попросту «сеньор командор»[86]. Он не отрекомендовался никому из местных магнатов. В качестве рекомендации он заранее отправил сюда пару английских рысаков, коляску и лакеев. Это был представительный мужчина в полном расцвете своих сорока лет. У него были густые усы, бакенбарды на английский манер, прекрасные курчавые волосы, локонами ниспадавшие ему на лоб. Широкие плечи гармонировали с сильными ногами, на которых покоилось его тело, словно на фундаменте египетской пирамиды. Одет он был изысканно, во все черное, и у него был вид человека, который днем проехал по брагаской дороге с намерением вечером пойти в Ковент-Гарден[87] на спектакль Королевской итальянской оперы[88]. Курил он только сигары, распространявшие аромат покоев султана. За столом он держался весьма элегантно и был умерен в еде; все это обличало в нем знатное происхождение. Он смотрел на бифштекс с таким отвращением и тоскою, что это заставляло вспомнить Тертуллиана[89] в тот момент, когда он, размышляя о метемпсихозе, смотрел на отварную говядину и говорил: «Быть может, я поедаю своего дедушку?»

Поскольку ни командор, ни его слуги не называли его имени и фамилии, газеты Порто объявили о прибытии крупнейшего пелотасского капиталиста[90], сеньора Мануэла Жозе да Силвы Гимараэнса.

Я не буду играть с читателями в прятки: это был подкидыш Белшиор Бернабе.

На третий день своего пребывания в Фамаликане командор сел на лошадь и, в сопровождении лакея, отправился по дороге в Сантьяго-дас-Антас.

— Он поехал посмотреть церковь, построенную маврами... — рассудил один местный командор и поделился своими соображениями с двумя другими командорами; он приписывал маврам постройку церкви родосских рыцарей[91].

— Должно быть, вы правы, — поддержал его наиболее корректный из собеседников. — Честное слово, этот человек околдовал нас всех. Гимараэнс из гостиницы спрашивает его, не уроженец ли он Миньо, а тот отвечает...

— Что он в этом не уверен, — подхватил другой собеседник. — Совсем рехнулся!

— А вчера на ярмарке он наблюдал за продажей двух упряжек быков. Продавал их Силвестре Рыжий...

— Я хорошо его знаю: это брат того самого отца Жоана, который три года тому назад скончался от апоплексического удара.

— Он самый! И вот этот полоумный, который ни с кем и разговаривать-то не желает, заговорил с Силвестре о быках, потом пригласил его к себе в гостиницу отужинать. Потом я виделся с Силвестре: его прямо-таки сразили двое лакеев во фраках, в лакированных ботинках и в перчатках — они прислуживали за столом. «Ну, и о чем же вы с ним разговаривали?» — спрашиваю. А Силвестре говорит, что командор расспрашивал его о делах провинции, о том да о сем, et caetera[92] и что он придет к нему посмотреть загон для быков. Ну, разве не околдовал? Вы только послушайте: Гимараэнс идет к нему смотреть быков!

— Если бы он появился у нас лет десять тому назад, — заметил командор Нунес, — ему стоило бы сходить к Силвестре посмотреть телок... Вы ведь знаете этих Рыжих — Антонию и Шику, сор[93] Лейте?

— Как не знать! Лакомые кусочки!..

— А что бы вы сказали, — вмешался тут сеньор Нунес, — если бы знали Марию!.. Помню, я видел ее перед тем, как уехал в Рио... Вот красавица-то была! Она связалась с каким-то подкидышем...

— Я уже слышал эту историю.

— Ничего вы, простите, не знаете! Подкидыш поступил в школу Зе Бататы, когда я кончал ее. Потом, уже в Рио, я получил известие о том, что дела Марии плохи. Парня взяли в армию, он дезертировал, а она так никогда никого больше и не полюбила. Одни говорят, что она поступила в монастырь послушницей, другие — что она сидит взаперти с тех самых пор, как это случилось... А прошло с тех пор, Жоан Нунес, добрых двадцать лет...

— Отец у нее с характером — вот какое дело. Он правильно поступил! — одобрительно заметил самый развратный из собеседников.

А тем временем командор Гимараэнс подошел к дверям Силвестре Лопеса, по прозвищу Рыжий. Тот ждал его.

На площадке лестницы, которая вела в просторную квадратную комнату, именуемую «залом служителей алтаря», стоял землевладелец и трое священнослужителей почтенного возраста: каждому из них было далеко за семьдесят.

Командор отдал повод своего гнедого коня лакею и весело поднялся по лестнице, пожав руку Силвестре и поклонившись священникам.

— Ваше превосходительство не заблудились на наших тропинках? — осведомился землевладелец.

— Все дороги ведут в Рим, — отвечал командор.

И спросил про священников:

— Это ваши братья, сеньор Лопес?

— Двое — мои братья, а третий — сеньор аббат.

Гость устремил пристальный взгляд на аббата и спросил:

— А вы, сеньор аббат, давно служите в вашем приходе?

— Я появился здесь в тысяча восемьсот двадцать восьмом году; было мне тогда двадцать пять лет; сейчас мне семьдесят шесть; считайте, ваше превосходительство.

— Он прослужил здесь пятьдесят один год, — вмешался отец Бенто Лопес.

— Совершенно верно, — подтвердил священнослужитель, крестивший подкидыша по имени Белшиор, брошенного на произвол судьбы шестого января 1833 года.

Командор не мог различить в этом старике ни одной черты прежнего дородного аббата.

Собравшиеся поговорили о парагвайской войне[94], об эмиграции жителей Миньо, о процветании португальской промышленности и сельского хозяйства. Землевладелец, поддерживая командора, превозносил благоденствие нашей страны с помощью следующего лаконичного, веского и просто бесспорного аргумента:

— Посмотрели бы вы, какой доход приносят мне быки!

На втором этаже поставлен был