— Ваше превосходительство, пожалуйте сюда, — почтительно и учтиво сказал землевладелец, указывая на этот стул. — На этом стуле не сидел никто с тех пор, как умер наш старший брат, отец Жоан. Уже три года прошло, как он умер от столбняка.

— От апоплексического удара, — внес поправку отец Иполито.

— Ну, это все едино, — возразил Силвестре. — Он служил обедню и вдруг упал замертво на алтарь.

— Будем верить, что душа его была готова к переходу в мир иной, — печально сказал командор.

— Это был хороший священник, — сказал аббат, отрезая ножом изогнутые трубочки макарон. — Хороший был священник, бедняга! Царство ему небесное!

— И это вся ваша семья, сеньор Силвестре? — спросил гость. — Если память мне не изменяет, на ярмарке в Вила-Нова вы говорили мне, что у вас есть сыновья...

— Сыновей у меня нет, сеньор. У меня две дочери.

— Три, — возразил аббат.

— Две! — резко ответил землевладелец, бросая на него гневный взгляд.

— Ах да... две... я сегодня что-то рассеян... — поправился бестактный гость.

А командор подмечал малейшие изменения четырех лиц.

— У меня две дочери, — снова заговорил отец Марии. — Одна из них вышла замуж за богатого человека и уехала отсюда; у нее уже двое сыновей: один из них учится в Браге и скоро станет священником, а другой скоро получит докторскую степень в Коимбрском университете. А вторая дочь осталась дома. Она не захотела выйти замуж. Ей уже скоро тридцать семь. Это она хозяйничает в доме.

Гроза пронеслась мимо. Командор выглядел очень рассеянным. Он совсем мало ел и почти все время молчал. Наконец, когда закончилась мучительная выставка блюд — индюка, нашпигованного чесноком, свиного филе в винном соусе, телячьей ноги и молочного поросенка, — он попросил разрешения откланяться под тем предлогом, что ему необходимо рано утром отправиться в Вила-Нова.

Бразилец изъявил желание осмотреть некоторые достопримечательные могильные памятники в ограде церкви Пресвятой Богородицы — они описаны в некоем романе,[95] — а потому аббат вызвался проводить его.

Двое других священников хотели было пойти вместе с ними, однако бразилец деликатно, но решительно отклонил их услуги, пообещав снова прийти к ним через некоторое время.

Показав богатому гостю две убогие могилы, аббат пригласил его в свое бедное жилище.

— С большим удовольствием, сеньор аббат: я питаю искреннее расположение к вашему преподобию и желал бы снискать вашу дружбу.

— О, ваше превосходительство! Кому нужен я — бедный старик, бедный священник беднейшего из приходов!.. Здесь я прожил свою жизнь, и теперь я хотел бы, чтобы эта земля, в которой покоится уже столько людей, которых я окрестил и которых я обвенчал, дала приют и моим старым костям.

Священник был устрашающе многословен. Его красноречие походило на чуть раскрывшийся цветок, слегка политый плохим вином из Порто. Он казался человеком экспансивным.

Бразилец ломал себе голову, как бы завести разговор о споре, который был за ужином, — споре о том, две дочери у Силвестре или же три. Однако дело обошлось без подходов и околичностей. Священник сам заговорил об этом напрямик:

— Силвестре хороший человек, хороший прихожанин; пожалуй, он уж слишком погружен в заботу о своем благе, но кто в этом не грешен, если только это можно считать грехом! Впрочем, дорогой сеньор, у этого человека есть свое представление о чести, но оно не согласуется с религией милосердия и всепрощения. Ваше превосходительство заметили, как злобно он заявил, что у него только две дочери, когда я, не подумав, сказал, что их три. Я тотчас сообразил, что поступил неправильно, и согласился с ним против собственной совести; но ведь в конце концов я был у него в доме, при сем присутствовал уважаемый человек, и учтивость повелела мне умолкнуть...

— Да... Я заметил, что ваше преподобие против воли согласились, что дочерей было две.

— Вот по тому самому, что я заметил, что ваше превосходительство обратили на это внимание, я и считаю, что, по долгу священника, я обязан открыть вам истину, сеньор командор. Если хотите услышать эту историю... Да нет, ведь ваше превосходительство сказали, что у вас мало времени...

— Нет-нет, сеньор. Расскажите, пожалуйста, эту историю. Времени у меня много.

Аббат высунулся в окно и сказал слуге, чтобы тот отвел кобылу попастись на свежей травке. После этого он закрыл на щеколду дверь небольшого зала, в котором они сидели, усадил гостя в удобное штофное кресло, сам сел в другое кресло, обитое русской кожей, и начал свой рассказ:

— У Силвестре не две, а три дочери. Самую старшую — я ее крестил тридцать девять лет тому назад — зовут Мария. Двадцать лет назад она полюбила некоего подкидыша, который вырос здесь, в доме одной святой женщины, — она нашла его в кустах на церковном дворе, с той стороны, где находятся могилы, которые ваше превосходительство только что видели. Этот окаянный малый сбил ее с пути истинного, и она оказалась в самом отчаянном положении, какое только возможно в делах такого рода. Наконец, когда девушка почувствовала, что скоро станет матерью, один из священников — теперь он уже предстал перед Богом — как-то ночью поговорил с подкидышем. Через несколько дней Белшиора (так звали этого подкидыша) отправили в Брагу и взяли на военную службу. Малое время спустя солдат дезертировал и, таким образом, оказался в безопасности. Но вернемся к девушке. Отец ударил ее так сильно, что она упала без чувств, запер ее в надстройке над амбаром и приказал давать ей две тарелки похлебки, два куска хлеба и кружку воды в день. Через два-три месяца ко мне пришел один конопатчик из Вила-до-Конде — это был деверь той самой Бернабе, которая вырастила Белшиора, — и сказал мне, что его невестка умерла от тоски по дезертиру, который уже до конца дней своих не сможет вернуться на родину, и что перед смертью она умоляла его, конопатчика, прийти ко мне и просить меня, чтобы я ради божественной любви Господа нашего приложил все старания, дабы помочь ребенку ее Белшиора, которого конопатчик обещал увезти в Вила-до-Конде. Сказать по правде, легче было бы мне под обух идти, чем заводить