Пятого сентября он идет на прием в Грэшем-холл, скорее всего, в честь свадьбы Кеттла, где его представляют как будущего величайшего ирландского писателя. «Было так, словно страна и вправду взывала ко мне или выжидающе на меня смотрела. Но любовь моя, было и еще кое-что, о чем я думал. Я думал о той, что взяла меня в руку, словно камушек, из чьей любви и присутствия я познаю тайны жизни». В «Изгнанниках» Ричард говорит Берте: «В твоем сердце есть что-то более мудрое, чем мудрость».

Нора с ее деревенской закалкой была для него воплощением Ирландии, как дворянка Мод Гонн для Йетса — он любил ее, но это была любовь и к тому, что она представляла собой, и даже больше:

«Верю — все благородное и возвышенное, глубокое и правдивое в том, что я пишу, исходит от тебя. Впусти меня в свою душу душ, и тогда я воистину стану поэтом своего народа. Так я чувствую, Нора, когда пишу. Скоро мое тело проникнет в твое. О, и моя душа сможет то же! Смогу я уместиться в твоем чреве, словно дитя, рожденное от плоти и крови твоей, напитаться от плоти твоей, уснуть в тайном теплом мерцании твоего тела!

Святая моя любовь, моя дорогая Нора. Может ли статься, что теперь мы вступаем в рай жизни нашей?»

Одно из самых эротических писем, написанных Джойсом Норе, ушло за 440 тысяч долларов на аукционе в Лондоне при стартовой цене 110 тысяч — покупатель остался неизвестным. Письмо в «Хайнеман» с предложением опубликовать «Дублинцев» уйдет всего за 32 тысячи.

До вступления в рай, по католическим воззрениям, оставалось еще чистилище. Деньги из Триеста не поступили до самого начала сентября, когда Станислаус наконец выслал 7 фунтов 5 шиллингов. Но Джойс к тому времени уже остался почти без денег, потому что купил Норе роскошную золотую цепочку с пятью подвесками слоновой кости почти вековой давности. А еще он заказал к ней крохотную табличку, на которой была выгравирована строчка из его стихотворения — «Love is unhappy when love is away»[62]. Пять подвесок символизируют пять лет «испытаний и непонимания, а пластинка, соединяющая цепочку, говорит о странной печали и муках, которые мы испытываем, когда разделены…». Когда цепочка была готова, Джойс разыскивал Косгрейва, чтобы показать ему, что он думает о его сплетне, но тот благоразумно скрылся.

«Спаси меня, моя истинная любовь! Спаси меня от скверны мира и моего собственного сердца!» — письмо от 3 сентября 1909 года.

Последние дни в Дублине совпали с немаловажным для Джойса событием. Патрик Дж. Мид, редактор «Ивнинг телеграф», одной из старейших дублинских газет, пригласил его в редакцию, где представил всему персоналу. Редакция «Ивнинг телеграф» и ее огромное помещение, растянувшееся на целый квартал да еще имевшее общий выход с театром «Эбби», послужила впоследствии фоном и отчасти источником персонажей для эпизода «Пещера Эола» в «Улиссе». Но тогда Джойс вряд ли сознательно «отстреливал детали». Ему казалось лестно и полезно побывать там и завести знакомства. Газета одобрительно изложила его рецензию-статью о пьесе Шоу, и он был этому рад: отослал экземпляры многим дублинским знакомым, особенно тем, кто мог иметь отношение к экзамену на должность преподавателя Национального университета, Робертсу и самому Шоу, которого попутно спросил, не может ли он чем-нибудь посодействовать продвижению его «Дублинцев». Ну и, разумеется, в Триест, Стэнни, для отдачи Прециозо, Видаковичу и Шмицу.

Тут же случилась и свадьба Кеттла. Джойса там не было, но он послал жениху и невесте по экземпляру «Камерной музыки» и пригласил на медовый месяц в Триест, предварительно известив Нору. Ему удалось раздобыть немного денег и дать замученному Стэнни чуть выпрямиться под ярмом. Робертс согласился выдать три фунта в счет роялти от «Дублинцев», и Джойс небрежно заплатил за Евино удаление миндалин. К Бирну он зашел, чтобы еще раз поблагодарить его за участие, остался на ужин, а потом они славно и размягченно до трех часов утра бродили по любимым местам Дублина.

Забавы ради они взвесились на автоматических весах, потом пошагали обратно на Экклс-стрит, 7, где обнаружили, что Бирн потерял ключ. Ничуть не смутившись, он пробрался в дом через незапертую боковую дверь, а потом впустил своего друга через парадную. И опять — в «Улиссе» Блум возвращается со Стивеном на то же место, в тот же час, попадает в то же положение и так же решает проблему… Не пропадало ничего, полученное Джойсом от жизни, с ее подарками он обходился куда бережливее, чем с деньгами и карьерой.

Второй отъезд из Ирландии состоялся вечером 9 сентября, но уже с Евой и Джорджо, и в каюте первого класса, которую Джойс сумел совершенно авантюристически получить по своему репортерскому пропуску на премьеру. Из Лондона они отправились в Париж, где Джойс оставил сестру и сына в парке, а сам зашел в туалет, откуда вышел почти через два часа. Он с помощью служителя вытаскивал подаренное Норой кольцо, упавшее с его пальца в сток унитаза. Ева испытала в точности то же, что и Нора, пять лет назад ожидавшая Джеймса в парках то в Лондоне, то в Париже. Воссоединившись, они уехали в Милан. Оттуда Станислаус получил телеграмму обычного содержания, но разнообразия ради на англо-итальянском: «Domattina otto. Pennilesse» — «Завтра восемь. Нищ».

Станислаус тут же выслал телеграфом деньги в Милан, директору вокзала, но Джойс опять продемонстрировал талант экстремального выживания в условиях, крайне далеких от природных: он убедил чиновника выдать ему билет под залог багажа, оставленного на хранение.

Поездка в Дублин, конечно, выглядит полной авантюрой и нескладицей, но только на первый взгляд, как и многое из сделанного Джойсом. Явно там набросаны первые линии «Изгнанников» и «Улисса», Гогарти делится на Бойлана и Маллигана, Нора становится Молли, а сам Джойс обретает Блумовы ощущения. В «Изгнанниках» друг добросердечно пытается помочь Роуану получить место преподавателя итальянского в университете, пишет о нем в газету и в то же время старается наставить ему рога. Добросердечность — от Гогарти, рецензия — от Кеттла, рога — от Косгрейва.

Много лет спустя Этторе Шмиц, посмотрев в Лондоне премьеру «Изгнанников», недоумевающе скажет: «Изгнание? Люди вернулись на родную землю!» — «Но разве вы не помните, — ответил Джойс, — как встретил в отцовском доме блудного сына родной брат? Опасно покидать свою страну, и еще опаснее туда возвращаться, к своим соплеменникам, которые при возможности вгонят вам нож в сердце…»

Эллман пишет: «В конечном счете Джойс жаждал заговоров и встречных заговоров, сложностей и встречных осложнений, которые он всегда умел найти или высмотреть в родном городе. Интрига была такой же сложной, как в ренессансных герцогствах четырнадцатого столетия, и вполне подходила разуму Дедала, творца лабиринтов».