— Очень.

— Прекрасно. Он явился с цветами?

— Да. Из своего сада.

— Я так и думал. Ты провела его по замку?

— Да. Ему очень понравилось.

— И показала свои фамильные овощи?

— Да. Он был в полном восторге.

— А угорь? Как он получился?

— Бесподобно.

Гийом уже чувствовал, как кончики его волосатых пальцев вот-вот нащупают дно бездны, но тут Эмилия Фрэсс вдруг объявила:

— Но встречаться с ним дальше я не могу.

— Это почему?

Однако ответа владелицы замка он так до конца и не понял. Краем уха сваха уловил что-то о плесени и о том, что голубая в темнице — такая милая, а фиолетовая в кухне — так вообще просто не передать. И еще что-то насчет желания почтальона восстановить скандальные бастионы. Однако смысл ее слов остался для свахи загадкой, ибо мыслями он был уже далеко-далеко. Именно в этот момент Гийом Ладусет решил ответить на письмо Эмилии Фрэсс.

В воскресенье, только Гийом открыл глаза, он тотчас понял, что сердце его бьется чаще обычного. Однако дело было не в предвкушении горячего, только из печки, пышного миндального рогалика из булочной Стефана Жолли — хотя в прошлом подобная мысль всегда приводила Гийома в настоящий экстаз. Причина его волнения лежала на кухонном столе рядом с желтой мухобойкой.

Сваха намеревался написать письмо Эмилии в пятницу вечером, сразу после того, как чуток поваляется в постели. На деле же «чуток» непривычно затянулся, так что когда он встал — после одиннадцати часов на спине, руки по швам, точно мертвец в гробу, — то первым делом подумал, а не заработал ли пролежни. Постояв, насколько хватило терпения, под безжалостной струей муниципального душа, который до сих пор так и не починили, Гийом побаловал себя кровяной колбаской, купленной в лучшей мясной лавке Брантома, и сел за кухонный стол с приготовленным листом писчей бумаги. Однако желудок крутило, точно мешок со змеями, и он не смог усидеть спокойно. Успев лишь поставить дату в верхнем углу, он уже снова был на ногах и варил вторую за утро чашку кофе, несмотря на то что кубик сахара не успел раствориться в первой. Вернувшись на место, Гийом написал обращение: «Chère Émilie»,[32]но в следующую секунду уже стоял у черного хода, запустив руку в кулек с прошлогодними грецкими орехами, хотя не чувствовал и намека на голод. Очистив горсть орехов, он вновь уселся перед письмом и уставился на пустой лист, пытаясь подыскать нужные слова. Прошло совсем немного времени, и Гийом убедил себя, что ему срочно нужно обрезать ногти, — хотя стриг их лишь пару дней назад. Вернувшись из ванной, сваха взглянул на бумажный лист, перечеркнул «Chère Émilie» и заменил на «Ма chère Émilie».[33]Но пока он прикидывал, что же написать дальше, змеи в мешке снова заизвивались, и рука Гийома сама собой потянулась к буфетной полке за свежим номером «Antiquité et Braconte», что лежал возле миски с поклеванными абрикосами. Пролистывая журнал, сваха наткнулся на объявление о блошином рынке в Вилларе и уже через минуту заводил машину — торопясь отыскать очередную кофемолку «Пежо» для своей коллекции, выставленной на полке огромного светлого камина.

Припарковавшись у чьей-то парадной двери, по обе стороны которой красовались небольшие треноги с котелками, заполненными розовой геранью, Гийом Ладусет неспешно побрел вверх по узкой улочке, мимо запертой на замок церкви с восхитительным резным фестоном над входом. У первого же прилавка сваха остановился поглазеть на кружевные скатерти ручной работы, и, пока его тонкие пальцы перебирали стопки белых салфеток с монограммами, перевязанные полосками красной ленты, он поймал себя на мысли, что ищет комплект с инициалами «ЭФ», — но так и не нашел.

У следующего прилавка сваха неодобрительно зацокал языком, ибо выставленные на нем деревянные сабо были сплошь окутаны паутиной, сплетенной пауками еще в прошлом веке, и изъедены не одним поколением древоточцев. А поглядев на старый крестьянский инвентарь, разложенный тут же на земле, стал невольно прикидывать, подойдет ли что-нибудь из этого для ухода за фамильными овощами в замке.

Продолжая свой путь вверх по улице, Гийом Ладусет неожиданно столкнулся с одним из бывших своих клиентов еще по парикмахерской, который поинтересовался, как продвигаются дела на поприще сватовства.

— Примерно как та дюжина устриц, что покупаешь воскресным утром на Пляс-дю-Марш. Одна-две обязательно окажутся такими, что хрен откроешь, — ответил Гийом и повернул к площади.

Роясь в очередной жестянке, он откопал старый, покрытый ржавчиной дверной молоток в форме женской руки с апельсином. Владелец палатки заметил его интерес и тут же сообщил, что это оригинал — отсюда и цена. Но Гийома Ладусета потрясла вовсе не стоимость вещи, сваху поразило сходство с рукой женщины, что еще недавно лежала на подлокотнике кресла с облупившейся инкрустацией. И лишь обойдя все прилавки, Гийом вдруг сообразил, что совсем забыл о кофемолке «Пежо».

Он уже закрывал дверцу машины, но тут в мозгу его неожиданно вспыхнула картина так и не написанного письма, что ждало его на столе в кухне, и клубок змей вновь зашевелился внутри. Сваха тут же решил, что раз уж он все равно в Вилларе, то почему б ему не посетить знаменитые гроты с их блестящими кальцитовыми формациями. И это несмотря на то, что он был там уже тридцать семь раз, ибо матушка неизменно привозила сюда маленького Гийома, стоило ей лишь подумать, что у сына температура, да еще и давала взятку экскурсоводу, чтобы тот ни под каким предлогом не выпускал мальчишку из подземелья до момента закрытия. Однако лихорадка мало того что не думала спадать, но и, наоборот, усиливалась, пока Гийом в ужасе носился по сочащимся водой пещерам, пытаясь спастись от (как ему представлялось) замерзших призраков.

Спускаясь в грот по крутым ступенькам, сваха чувствовал, как прохладный, сырой воздух приятно поднимается под брючинами по ногам. Он медленно брел под просторными сводами — сокровища пещер мерцали в лучах светильников, — то и дело останавливаясь и с восхищением разглядывая на удивление тонкие сталактиты, свисавшие с потолка, точно каменные спагетти. Он углублялся все дальше, восторгаясь необыкновенными черными рисунками — творением рук доисторического человека. Но когда взгляду его предстали знаменитые полупрозрачные коричневато-желтые занавеси, свисавшие с потолка на манер простыней, все мысли Гийома Ладусета вновь обратились к женщине, которую ему так хотелось обнимать перед сном.

Вернувшись к машине, сваха решил, что писчая бумага на столе в его кухне никуда не годится, и порулил в направлении, противоположном Амур-сюр-Белль. Через сорок две минуты он прибыл в Перигё и сразу же направился в лучший papeterie[34]во всем городе — у кафедрального собора с похожей на ананас крышей, который всегда закрывался на обед. Более часа его нос втягивал чудесные ароматы, пока сам Гийом наслаждался разнообразием цветов, форм и размеров. После он заскочил в свой любимый магазинчик мыла на мощенной булыжником улочке в старом квартале города — и неважно, что на деревянных полочках над пыльной ванной уже не осталось свободного места, — где потратил тридцать семь минут на глубокую ингаляцию. И, поскольку с полудня во рту у него не было ни крошки — кроме пикантной колбаски «мергез» и ломтика багета, съеденных на блошином рынке, — Гийом решил заодно поужинать на одной из городских площадей. Но когда официант принес десерт и сваха взглянул на bavarois framboise,[35]он не смог думать ни о чем, кроме болезненного цвета коленок Эмилии Фрэсс.