— Если, мало ли, вдруг наступит затишье, могу я попробовать испечь каравай? — с надеждой спросил он.

— День, когда я позволю тебе приблизиться к моей печке, наступит не раньше, чем ты разрешишь мне подойти с ножницами к твоим волосам, — объявил Стефан Жолли, которому в этот момент было совсем не до шуток.

Он еще раз пробежал глазами список заказов и напомнил свахе о том, что пирожных должно хватить всем, особенно женщинам. Перед тем как исчезнуть за дверью — переодеться к свиданию, — он велел не терять время и ознакомиться пока с кассой. Но Гийом Ладусет тут же прошел на кухню и в восхищении уставился на длинные деревянные лопаты, каждая под хлеб своего размера, покоившиеся на прибитых к стене скобах, точно весла на лодочной станции. Проскользнув в «холодную», он заглянул в мешки с мукой и не смог устоять перед искушением — засунул руку в каждый и попробовал на ощупь. Тут взгляд его упал на тазик со свежеприготовленным жидким тестом, и сваха немедленно макнул палец и оценил вкус сырой бриоши, сдобренной анисовым семенем и приправленной изюмом и ромом. Когда булочник вернулся обратно — узнать мнение друга насчет того, как он выглядит, — то тотчас встревожился, увидев, что с усов Гийома уже что-то свисает.

— Успел попрактиковаться с кассой? — спросил он сваху.

— Еще нет, — честно признался тот.

— Мне кажется, ты чересчур легкомысленно относишься к делу.

Усталость явно усилила раздражение Стефана Жолли. Ему пришлось напомнить Гийому, что он не только булочник в пятом поколении и обязан поддерживать честь фамилии, но и что его традиционный французский багет получил бронзовую медаль на прошлогоднем смотре Федерации пекарей департамента Дордонь. Он продемонстрировал свахе свои обкусанные до мяса ногти — результат нервозности из-за невыносимой жары, что раздувает хлеба до жутких размеров, приводящих в ужас его покупателей. И это в то время, когда страна ежедневно потребляет в среднем всего какие-то 300 граммов хлеба на душу населения — по сравнению с послевоенными 600-ми. А затем добавил, что хоть они с Гийомом и подурачились вволю за все эти годы — взять хотя бы их «тестовые» баталии, в процессе коих друзья нередко приканчивали весь ром, предназначавшийся для mille-feuilles, — сейчас, когда на карту поставлено все его благосостояние, валять дурака — это просто кощунство.

Гийом запротестовал: он относится к своей миссии более чем серьезно, и если Стефан Жолли и может кому-то доверить булочную, то только ему. Затем сделал комплимент другу насчет безукоризненного состояния его ботинок, с восхищением отметил, как замечательно сидит на нем новая белая футболка, и объявил стрижку булочника подлинным шедевром. Напомнив Стефану Жолли, чтобы тот не вздумал ковырять в зубах вилкой, если они со спутницей вдруг решат где-нибудь пообедать, Гийом поспешно распахнул дверь и провозгласил, что на свидание лучше прийти на час раньше, чем опоздать даже на минуту. Но булочник еще разок не преминул напомнить свахе, чтоб тот не занимался арифметикой в уме и не вздумал покуситься на выпечку. И на прощанье добавил, что булочная должна закрыться точно в 12.30, после чего следует запереть ставни изнутри и не реагировать ни на какие, даже самые отчаянные, стуки в дверь, равно как и на банкноты, подсовываемые в щель, ибо людям надлежит усвоить, что и булочники имеют право на личную жизнь.

— Будет сделано! — пообещал Гийом, буквально выталкивая друга на улицу.

Он стоял у двери, глядя вслед удаляющемуся автомобилю, но стоило Стефану Жолли исчезнуть из виду, как сваха тотчас же кинулся на поиски завтрака…

Прикованный к табурету тяжестью самого большого, еще горячего рогалика с миндалем, который только смог отыскать, Гийом Ладусет сидел в подсобке и размышлял над тем, как доставить письмо Эмилии Фрэсс. Болвану почтальону доверять, разумеется, нельзя. Равно как и опускать письмо в почтовый ящик у замка, ибо, если Гийома вдруг кто заметит, сплетен не оберешься. Не хотел он и вручать письмо лично, когда Эмилия придет в булочную за своим mille-feuille, — владелица замка вполне может прочесть его сразу, а Гийома совсем не радовала унизительная перспектива получить отказ прямо на месте. Не зная, как поступить, он решил, что поспособствовать мыслительному процессу может только свежая выпечка.

Когда сваха приканчивал третий кусок фруктового пирога и уже примеривался к стойкам с пирожными, его неожиданно осенило. Вооружившись пекарскими щипцами, он подошел к ровным рядам mille-feuilles, вытащил одно из них и очень осторожно перенес на рабочий стол Стефана Жолли. Мысленно прикинув размер, он сунул руку в карман, вытащил письмо и свернул его еще в несколько раз. Затем взял один из острых как бритва ножей, просунул лезвие в самую середину mille-feuille, чуть приподнял и очень аккуратно вложил письмо меж слоями теста. Потом закрыл слоеный квадратик как было, внимательно осмотрел со всех сторон и, убедившись, что письма почти не заметно, положил пирожное на тарелку, после чего отнес к прилавку и добавил к шеренге таких же mille-feuilles, расположив прямо под рукой, чтобы не перепутать. На минуту Гийом отключился, уйдя в эйфорию собственной гениальности, но оглушительный стук в дверь быстро вернул его на землю. Сваха взглянул на часы и, к своему ужасу, обнаружил, что булочной следовало открыться тринадцать минут назад. Прошло еще минимум четыре, прежде чем он разобрался, как поднять шторы, разыскал связку ключей и определил, который из них от входной двери.

К тому моменту никакие слова уже не могли утихомирить разгневанную толпу, готовую разнести дверь в щепки. С резвостью, характерной для всех старушек, сталкивающихся с препятствием в виде очереди, вперед выбилась мадам Моро. До сих пор не простившая матери Гийома того инцидента с угрем, мадам Моро с ходу налетела на сваху: мол, какого черта он тут забыл. Гийом попытался объяснить, что булочнику пришлось срочно уехать по крайне неотложному делу и он просто пришел другу на выручку, но старуха не стала ничего слушать и потребовала свой gros pain и пять пирогов с разными фруктами. Сваха моментально извлек коробку для вишневого, сливового и абрикосового лакомств, однако, начав укладывать их внутрь, обнаружил, что в коробку влезают лишь два пирога, и был вынужден приступить к процедуре сызнова. Он вручил мадам Моро хлебный каравай, но сообразил вдруг, что не знает, как пользоваться кассой, оказавшейся совершенно не такой, как его древний аппарат в парикмахерской. Гийом попробовал подсчитать сумму в уме, но выданный им итог тут же подвергся исправлению со стороны старухи при единодушной поддержке толпы. Так и не разобравшись, как открыть кассу, сваха был вынужден выдать мадам Моро расписку на сумму причитающейся ей сдачи. К четвертому клиенту стресс был уже таким сильным, что Гийом даже не пытался произвести в уме хоть какие-то подсчеты и всецело положился на подсказки очереди. В итоге свахе удалось-таки обслужить всю толпу, отдельные представители коей покинули булочную с весьма неплохим наваром.

Воспользовавшись минутным затишьем, Гийом скрылся в подсобке, чтобы хоть немного прийти в себя. Но едва он опустился на обтерханную белую табуретку, как раздался звон колокольчика. Надеясь, что уродливые хлеба отпугнут покупателей сами собой, сваха даже не пошевелился. Через некоторое время послышалось нетерпеливое покашливание, и Гийом моментально сообразил, что имеет дело с женщиной, которая полагает, что выждала достаточно, чтобы получить то, зачем пришла. Сваха неохотно поднялся и поковылял в магазин — в надежде, что у клиентки, кто бы она ни была, найдется достаточно мелочи, чтобы ему не пришлось выдавать очередную расписку.