– Какую схему?

– В день убийства Кассандры Койл официантка в баре неподалеку от дома Кассандры видела ее выпивающей с другой женщиной.

– И вы решили, что этой женщиной была я? О господи, но вы не сможете это доказать, потому что официантка меня не опознает. Я права?

– И все же вы должны понять мотивы, которыми мы руководствовались, когда арестовали вас. Увидев вас с Холли, мы должны были действовать оперативно. Мы считали, что ее жизнь подвергается опасности.

– Жизнь Холли Девайн подвергается опасности? – Бонни фыркнула. – Да эта девица выйдет сухой изводы.

– Что заставляет вас так думать?

– А почему бы нам не спросить у мужчины? – Бонни обратилась к Фросту. – Что вы думаете о Холли, детектив? Давайте послушаем первые слова, которые придут вам в голову.

– Она умная, – сказал Фрост, помедлив. – Привлекательная…

– Ага! Привлекательная. Для мужчин все всегда к этому и сводится.

– Изобретательная, – быстро добавил он.

– Вы кое-что забыли: соблазнительная, манипулирующая, беспринципная.

– К чему вы ведете, Бонни? – спросила Джейн.

Женщина посмотрела на Джейн:

– Холли Девайн – типичная социопатка. Нет, я не хочу ее ни в чем осуждать. Социопатия, видимо, укладывается в рамки нормального человеческого поведения, потому что в мире так много людей, похожих на Холли.

В ее уничижительном взгляде Джейн прочитала: «Вам бы нужно подучиться, милочка». Если в мире и были профессоналы, упрямством не уступающие полицейским убойных отделов, так это журналисты-расследователи, и Джейн испытала укол завистливого уважения к этой женщине. Бонни носила свои морщинки у глаз, как шрамы от полученных в бою ранений, – с гордостью и заносчивостью.

– Только не говорите мне, что вы не видели в Холли всего этого. Вы же разговаривали с ней.

– Мне она показалась… необычной, – призналась Джейн.

Бонни хохотнула:

– Довольно благодушная оценка.

– Почему вы считаете, что она социопат? Вы говорили с ней всего раз, в том пабе.

– Вы разговаривали с ее коллегами в «Буксмарт медиа»? Спрашивали их мнение о ней? Большинство мужчин в ее офисе горят желанием забраться ей в трусы, но женщины относятся к ней настороженно. Женщины ей не верят.

– Может, завидуют? – спросил Фрост.

– Нет, они ей по-настоящему не доверяют. Кассандра Койл ей явно не доверяла.

Джейн нахмурилась:

– Что Кассандра говорила про Холли?

– Именно от Кассандры я и узнала о том, что такое Холли. Кассандра так прямо и сказала, что не стоит ей доверять. В «Яблоне» другие дети считали ее странной девочкой и избегали. Чувствовали, что с ней что-то не так. Единственный, кто с ней играл, – это Билли Салливан.

– Почему другие дети побаивались Холли?

– Я тоже задавала себе этот вопрос. Хотела понять это на собственном опыте, но никто не знал, как ее найти. У меня ушло несколько месяцев на то, чтобы выяснить, где она работает. Я хотела поговорить с ней – набирала материал для той главы моей книги, которая будет посвящена процессу «Яблони». Холли первой из детей обвинила Станеков, и я сомневалась, что она говорила правду.

– Но были физические свидетельства, подтверждающие ее слова: синяки, царапины, – напомнил Фрост.

– Ну, ими она могла обзавестись где угодно.

– Зачем ей было лгать о насилии?

Бонни пожала плечами:

– Возможно, чтобы привлечь к себе внимание. А возможно, эта мысль пришла в голову ее сумасшедшей матери. Какой бы ни была причина, Холли нашла идеальное время, чтобы выступить со своими обвинениями. Лиззи Дипальма исчезла, и все родители в округе были перепуганы и искали ответы. Холли дала им один: это сделали злые Станеки. Потом Билли Салливан сообщил, что тоже подвергался насилию, и тут уже Станеки были обречены. – Она щелкнула пальцами. – Обезумевшие родители допрашивали собственных детей, насаждали всякие глупости в их головы. Неудивительно, что другие дети начали повторять их истории. Если спрашивать о чем-то раз за разом, то и сам начинаешь вспоминать. Самым младшим детям было всего по пять-шесть лет, и с каждым разом их истории становились все более причудливыми. Летающие тигры! Мертвые дети! Станеки, парящие в воздухе на метлах! – Она покачала головой. – Присяжные отправили несчастную семью в тюрьму на основании выдумок, рассказанных детьми, которым промыли мозги. Кассандра Койл уже начала сомневаться в верности своих воспоминаний. Она сказала, что свяжется с другими детьми и выяснит, готовы ли они поговорить со мной, но назвала мне только Холли Девайн. И теперь Холли осталась единственным источником информации для моей книги.

– В чем смысл книги, которую вы пишете? Оправдание Мартина Станека?

– Чем больше я узнавала об этом деле, тем сильнее злилась. Так что да, доказательство невиновности было важным пунктом. И до сих пор важно. – Бонни моргнула и отвернулась. – Пусть его уже и нет в живых.

Заметив слезы, сверкнувшие в глазах женщины, Джейн тихо спросила:

– Вы были в него влюблены?

От этого вопроса у Бонни отвисла челюсть.

– Что? – спросила она удивленно.

– У вас эмоциональная вовлеченность, она бросается в глаза.

– Просто для меня это важно. Эта история должна быть важна для всех.

– Почему конкретно для вас?

Бонни вздохнула и выпрямила спину:

– Отвечаю на ваш вопрос: нет, я не была влюблена в Мартина, но я ему сочувствовала. От того, что сделали с ним, с его семьей, я просто вне себя…

Она замолчала, слишком взволнованная, чтобы говорить, и сжала кулаки с такой силой, что костяшки побелели.

– Почему вас это так злит? – спросила Джейн.

Бонни только крепче сжала кулаки, но не ответила.

– Должна быть какая-то причина, почему для вас это важно. Причина, которую вы нам не назвали.

Бонни долго молчала. Но наконец заговорила еле слышным шепотом:

– Да, для меня это важно. Потому что это случилось и со мной.

Джейн и Фрост испуганно переглянулись.

– Что с вами случилось, миз Сандридж? – осторожно спросил Фрост.

– У меня была… у меня есть дочь, – начала Бонни. – Ей почти двадцать шесть. У нее через три недели день рождения, и мне ничего так не хочется, как быть рядом с ней в этот день. Но мне не позволено ни встречаться с Эми, ни звонить ей, ни даже писать. – Она распрямила плечи, словно готовясь к битве, и посмотрела на Джейн и Фроста. – Когда Эми училась на первом курсе в колледже, у нее начались приступы паники. Она просыпалась по ночам, убежденная, что кто-то пробрался в спальню и хочет ее убить. Приступы были такими жуткими, что она спала с включенным светом. Студенческая служба здоровья направила ее к психотерапевту, женщине, которая называла себя специалистом по возрастной регрессии[22]. Она использовала гипноз, чтобы докопаться до детских воспоминаний Эми и попытаться найти там причину ее страхов. В течение восьми месяцев Эми снова и снова приходила к этой… докторше. – Бонни произнесла это как ругательство и провела рукой по губам, словно чтобы избавиться от вкуса произнесенного слова. – Эти сессии продолжались, и Эми стала вспоминать. Вспоминать то, что в ней предположительно было задавлено. Она вспомнила, как лежала в кровати ребенком. Вспомнила, как открывалась дверь и кто-то крался к ней в темноте. Кто-то стаскивал с нее пижамку и… – Бонни замолчала. Вздохнула еще раз и словно нырнула в холодную воду. – И это не были туманные воспоминания. Они были чрезвычайно подробные, вплоть до тех предметов, которым пользовался насильник. Деревянная ложка. Ручка зубной щетки. Психотерапевт пришла к выводу, что приступы паники Эми коренятся в годах насилия, которому она подвергалась, будучи ребенком. И вот когда Эми вспомнила это, пришло время предъявить обвинения насильнику. – Бонни подняла голову. На ее ресницах сверкали слезы. – Мне.