– В насилии, – уточнила Джейн. – Но не в похищении Лиззи Дипальмы.

Эрика раздраженно сверкнула глазами:

– Это была ошибка присяжных. Я ни на мгновение не сомневалась, что он ее убил. Мы все знаем, что он ее убил.

– Правда?

– Вам достаточно было только посмотреть на улики. Девятилетняя Лиззи Дипальма пропадает днем в субботу. Она выходит из дома в своей любимой шапочке, вышитой серебристым бисером. Садится на велосипед, уезжает – и больше ее никто не видит. Велосипед находят у дороги в полутора милях от дома. Два дня спустя шапочку Лиззи – очень заметную, купленную во время поездки семьи в Париж – кто-то из детей находит в школьном автобусе «Яблони». А теперь скажите мне, как могла шапочка оказаться в автобусе, за рулем которого сидел только Мартин Станек? В автобусе, который предположительно все выходные простоял запертый на подъездной дорожке к дому Станеков? На полу того же автобуса находят капли крови Лиззи.

– За месяц до этого Лиззи прикусила губу в автобусе. Ее мать рассказывала об этом на процессе.

Эрика фыркнула:

– Ее мать была идиоткой. Ей не следовало обнародовать эту информацию.

– Значит, это было правдой?

– Это привело только к одному: заронило сомнение в головы присяжных. Они начали ставить под вопрос все наши остальные аргументы. Потом защита состряпала нелепую теорию, будто Лиззи похитил кто-то другой. Что девочка, возможно, еще жива. – Эрика с отвращением покачала головой. – Хорошо хоть нам удалось получить вердикт «виновны» по обвинениям в сексуальном насилии. Двадцать лет в тюрьме – я надеялась на большее, но, по крайней мере, за эти двадцать лет Станек никому не мог причинять вреда. А как только он оказался на свободе – тут же взялся за старое, за убийства. Он жаждал мести. Те дети говорили правду, и потому он оказался в тюрьме.

– Правду? Некоторые из обвинений были абсолютно надуманными, – возразил Фрост.

– Дети преувеличивают. Или путают некоторые подробности. Но они не лгали в том, что касалось сексуального насилия.

– Их могли наводить на эту мысль, внедрять в их головы…

– Только не говорите мне, что вы его защищаете!

Ее вспышка ярости отбросила Фроста на спинку стула. В зале суда эта женщина, вероятно, сражалась, как гладиатор: быстро наносила удары, никогда не отступала. Джейн подумала о молодом Мартине Станеке. Двадцатидвухлетний парень, испуганный и обреченный. И вот кто противостоял ему на свидетельской трибуне – безжалостный противник, сужающий круги, чтобы нанести решающий удар.

– Я говорила со всеми этими детьми, – сказала Эрика. – Говорила с их родителями. Я обследовала синяки и царапины на руках Холли. Это она нашла шапочку Лиззи в автобусе. Это ей хватило храбрости сказать матери о том, что происходит в центре продленного дня. Потом это подтвердил Билли Салливан, и я поняла, что это правда. Станеки устроили в своем доме настоящее змеиное гнездо и настолько запугали своих жертв, что те не осмеливались заговорить, пока это не сделали Холли и Билли. Потребовались долгие недели разговоров, повторение вопросов, но все же тайна понемногу раскрывалась. Тайна о том, что видели дети, что делали почти со всеми ними.

– О каком количестве детей идет речь? – спросила Джейн.

– О многих. Но мы решили ограничить число заявлений.

– Потому что истории других были еще нелепее?

– Прошло двадцать лет. Почему вы подвергаете сомнению результаты моей работы по этому делу?

– Нам известен журналист, который утверждает, что вы внедрили эти показания в детские головы.

– Бонни Сандридж? – Эрика фыркнула. – Она называет себя журналистом, а на самом деле она ненормальная.

– Значит, вы с ней знакомы.

– Я стараюсь ее избегать. Последние несколько лет она пишет какую-то книгу о процессах по ритуальному насилию. Один раз она попыталась взять у меня интервью, и мне показалось, будто я попала в засаду. У нее извращенный подход к делу. Она считает, что все эти процессы – охота на ведьм. – Эрика сделала презрительный жест рукой. – С какой стати меня должны волновать ее речи?

– А вот Кассандру Койл взволновали, и она захотела, чтобы Бонни исправила прошлое. Кассандра считала, что Станеки невиновны. И она стала звонить другим детям. Спрашивала у них, что они помнят.

– Вам это напела Бонни Сандридж?

– Данные по телефонным звонкам подтверждают ее слова. Кассандра и в самом деле звонила Саре Бастераш, Тимоти Макдугалу и Билли Салливану. Нам пришлось вернуться почти на год назад, чтобы подтвердить это. Если бы мы сделали такую глубокую проверку раньше, то все выяснилось бы сразу. Единственный, кому Кассандра не смогла позвонить, была Холли Девайн, потому что никто не знал, где ее найти.

– Прошло двадцать лет, и Кассандре вдруг захотелось обелить Станеков? – Эрика покачала головой. – Зачем?

– А вас бы не мучила совесть, если бы вы узнали, что отправили невиновного человека на двадцать лет в тюрьму?

– У меня нет ни малейших сомнений. Он был виновен, и присяжные со мной согласились. – Эрика встала, давая понять, что разговор закончен. – Правосудие восторжествовало, и добавить к этому нечего.

– Еще одна победа семейства Риццоли на поприще борьбы с преступностью! – объявил отец Джейн.

Хлопнула пробка, и итальянское игристое вино запузырилось, потекло на любимую желтую тосканскую скатерть Анжелы.

– Не надо фанфар, папа, – сказала Джейн. – Ничего выдающегося не случилось.

– Нет, случилось. Если наша семья попадает на страницы «Бостон глоуб», это достаточный повод для праздника.

Джейн посмотрела на брата:

– Фрэнки, слушай, почему бы тебе не ограбить банк. Ради этого можно было бы открыть и настоящее шампанское.

– А ты не спеши, вскоре и наш Фрэнки появится в новостях. Я уже вижу заголовок: «Специальный агент Фрэнк Риццоли-младший в одиночку разгромил международный преступный синдикат!» – Фрэнк Риццоли-старший налил вино в бокал и протянул его сыну. – Я всегда знал, что буду гордиться моими детьми.

– Нашими детьми, – сказала Анжела. Она поставила на стол блюдо с ростбифом. – Я тоже имею к этому некоторое отношение.

– Фрэнки поступит в ФБР, а о Джейн уже пишут газеты. Остался Майки – ему еще предстоит решить, что он будет делать со своей жизнью, но я знаю: настанет день – и я буду гордиться им точно так же. Жаль, что его сегодня нет здесь по такому прекрасному случаю, но присутствие и двоих моих детей – тоже немалый праздник.

– Наших детей, – повторила Анжела. – Не ты один их растил.

– Да-да, наших детей. – Он поднял бокал с вином. – За детектива Джейн Риццоли. За то, что еще один ублюдок больше не сможет убивать.

Брат и отец Джейн осушили свои бокалы, и она посмотрела на Габриэля, который удивленно покачал головой и покорно пригубил вино. Джейн понятия не имела, что сегодня семейный обед устраивается в ее честь – по окончании дела «глазного убийцы», как называл его ее брат. В действительности она не чувствовала себя победителем, да и что тут можно было праздновать, когда подозреваемый мертв и слишком много вопросов осталось без ответа? Она не могла отделаться от чувства, что работа не закончена, что упущено что-то важное. Вино горчило, вкус у него был явно не победный, и Джейн, пригубив раз, поставила бокал. Она заметила, что и Анжела не пьет. Если дать отцу волю, то он купит такое дешевое вино, что ни один человек, у которого еще функционируют вкусовые рецепторы, не станет пить подобную дрянь.