Он замолчал, глядя на нее. Ждал ответа.

– Не надо реанимации, – тихо сказала Маура.

Он кивнул:

– Я думаю, это правильное решение.

Он помедлил, потом слегка похлопал ее по руке, словно прикосновение к другому человеческому существу давалось ему нелегко, как нелегко давалось оно и Мауре. Гораздо проще было понять механизм действия человеческого организма, чем решить, что нужно делать и говорить в момент скорби.

Маура вошла в бокс и остановилась рядом Амальтеей, оглядела всю бикающую и свистящую медицинскую машинерию. Глазами врача она отметила мочесборник с небольшим количеством мочи, шквал аритмических биений на экране, дыхательную недостаточность. Все это были признаки того, что организм отказывает, мозг более не функционирует. Кем бы ни была прежде Амальтея, теперь все ее мысли, чувства и воспоминания перестали существовать. Осталась лишь ее смертная оболочка.

Монитор начал издавать тревожные сигналы. Маура посмотрела на кривую сердечного ритма и увидела последовательность неровных пиков. Желудочковая тахикардия. Кривая кровяного давления обрушилась. В окно Маура увидела двух медсестер, спешащих в бокс, но доктор Вонг остановил их в дверях.

– Режим отказа от реанимации, – сказал он им. – Я только что написал распоряжение.

Маура протянула руку и выключила тревожный сигнал.

Сердечный ритм ухудшился до желудочковой фибрилляции. Кровяное давление упало до нуля, оставив в кислородном голодании последние выжившие клетки мозга. «Ты дала мне жизнь, – подумала Маура. – У меня твоя ДНК в каждой моей клетке, но во всем остальном мы чужие люди». Она вспомнила своих приемных родителей – тех, кто принял ее в свою семью, кто холил и лелеял ее. Они были ее настоящими родителями, потому что настоящая семья определяется не ДНК, а любовью. В этом смысле лежащая здесь без движения женщина не была родней Мауры, и та, будучи свидетельницей последних мгновений Амальтеи, не чувствовала ни капли скорби.

Сердце дернулось в последний раз. На экране осталась ровная линия.

Вошла женщина и выключила компрессор.

– Примите мои соболезнования, – пробормотала она.

Маура глубоко вздохнула.

– Спасибо, – сказала она и вышла из бокса.

Она продолжала идти, не останавливаясь, из отделения интенсивной терапии и из больницы на парковку, где гулял ветер, такой морозный, что, подойдя наконец к машине, она не чувствовала ни рук, ни лица. Физическая немота отвечала тому, что происходило с ней внутри. «Амальтея мертва, мои родители мертвы, и у меня, вероятно, никогда не будет ребенка», – подумала Маура. Она давно чувствовала себя одинокой в мире и смирилась с этим, но сегодня, стоя рядом со своей машиной на обдуваемой ветром парковке, поняла, что не хочет с этим мириться. Не должна мириться. Она была одинокой только по собственному выбору.

«Я могу изменить это. Сегодня же».

Она села в машину. Достала телефон и еще раз прочитала послание Дэниела: «Позвони, если я тебе нужен».

Она позвонила.

* * *

Дэниел приехал к ее дому раньше, чем она сама.

Маура увидела его в машине на подъездной дорожке, где весь мир мог его видеть. В прошлом году он осторожничал, приезжал к ней скрытно, но сегодня отбросил всякую осторожность. Она еще не успела заглушить двигатель, а он уже вышел из своей машины, чтобы открыть ей дверь.

Она шагнула в его объятия.

Не нужно было объяснять, почему она позвонила ему, вообще не нужны были никакие слова. Первое прикосновение его губ сломило все остатки сопротивления. «Я снова в ловушке», – подумала она, когда они целовались на пути к дому и в коридоре.

На пути к ее спальне.

Там она вообще перестала думать, потому что последствия больше не волновали ее. Имело значение только то, что она снова жила, снова обрела цельность, воссоединилась с отсутствовавшей частью собственной души. Любить Дэниела, наверное, было глупо и рискованно, но не любить его было просто невозможно. Все эти месяцы Маура пыталась научиться жить без него, глотала горькие пилюли обуздания себя и была вознаграждена одинокими ночами и избыточным количеством выпитого вина. Она убедила себя в том, что уйти от него – благоразумно, потому что он никогда не сможет принадлежать ей, ведь ее соперник – сам Господь Бог. Но благоразумие не грело ее постель, не делало ее счастливой, не заглушало страсть, которую она всегда питала к этому человеку.

В спальне они не стали включать свет – им это не требовалось. Их тела были знакомой территорией друг для друга, и она знала каждый дюйм его кожи. Она чувствовала, что он похудел, как и она, словно их жажда друг друга была настоящим голодом. Одной ночи не хватит, чтобы насытить этот голод, и она не знала, когда они будут принадлежать друг другу в следующий раз, а потому брала сейчас все, что могла, жадная до наслаждения, запрещенного для них церковью. «Вот что ты потерял, Дэниел, – думала она. – Какой же он мелочный, твой Бог, какой жестокий, что лишал нас этой радости».

Но потом, когда они лежали рядом и пот остывал на их коже, Маура почувствовала, как в ее душу прокрадывается странная печаль. «Вот оно, наше наказание, – подумала она. – Не ад и сера, а неизбежная боль прощания. Всегда прощания».

– Скажи мне почему, – прошептал Дэниел.

Больше ему ничего не нужно было говорить; Маура поняла, о чем он спрашивает. Почему она снова позвала его в свою постель спустя столько месяцев после того, как решительно разорвала их отношения?

– Она умерла, – сказала Маура. – Амальтея Лэнк умерла.

– Когда это случилось?

– Сегодня. Я была там, в больнице. Видела последний удар ее сердца на мониторе. У нее был рак, и я знала, что она умирает, знала много месяцев. И все же… когда это случилось…

– Я должен был стоять рядом с тобой, – пробормотал он, и она почувствовала его теплое дыхание на своих волосах. – Тебе нужно только позвонить мне, и я тут же окажусь рядом с тобой. Ты это знаешь.

– Странно. Несколько лет назад я даже не знала о существовании Амальтеи. Но теперь, когда она, моя последняя родственница, ушла, я поняла, насколько одинока.

– Только если ты сама выбираешь одиночество.

Словно одиночество – дело выбора, подумала Маура. Она не выбирала дорогу ни к радости, ни к горю. Она не выбирала любовь к человеку, который вечно будет разрываться между любовью к ней и его обещанием Богу. Этот выбор был сделан за них убийцей, который свел их четыре года назад, убийцей, который обратил свой взгляд на Мауру. Дэниел рисковал жизнью, спасая ее. Разве требовались еще какие-то доказательства его любви?

– Ты не одна, Маура, – сказал он. – У тебя есть я. – Он повернулся к ней лицом, и в темноте она увидела, как горят его глаза. – У тебя всегда есть я.

В эту ночь она верила ему.

* * *

Утром Дэниел ушел.