Начинающий писатель, слушая их разговор, был бы в восторге — готовый сюжет.

— О'кей, Мэри, — сказал Уоллингфорд.

Он надеялся, что Мэри не видит, как их тут все разглядывают и изучают. Люди, не привыкшие бывать на публике вместе с Патриком Уоллингфордом, немного пугались, когда каждый встречный, особенно в Нью-Йорке, сразу же узнавал его, «бедолагу». Но, расплачиваясь, Патрик заметил, что Мэри исподтишка обменивается взглядами с посетителями, а когда они вышли на улицу, она взяла его под руку и сообщила:

— Такие вот маленькие случайные эпизоды здорово поднимают рейтинг, правда, Пат?

Он ничуть не удивился, услышав, что его квартира нравится ей куда больше, чем ее собственная.

— И ты тут живешь совсем один? — спросила она.

— Да, но здесь всего одна спальня, как и у тебя, — сказал Уоллингфорд. И хотя так оно и было, но апартаменты Патрика в районе Восточных Восьмидесятых и впрямь казались значительно просторнее — у него, например, имелась кухня, достаточно большая, чтобы в ней уместился обеденный стол, да и гостиная вполне могла служить и гостиной, и столовой, — в зависимости от желания. Но больше всего Мэри понравилась огромная спальня в форме буквы «Г»: в верхней перекладине запросто можно и детскую кроватку поставить, и все детское барахло разместить…

— Ребенка можно было бы устроить вон там, — сказала Мэри, указав пальцем на этот уютный закуток и рассматривая его с весьма подходящей позиции — с середины широченной кровати. — Да и мне бы тут тоже вполне места хватило.

— Ты что же, хочешь поменяться со мной квартирами?

— Ну… Если ты собираешься большую часть времени жить в Висконсине… Да ладно тебе, Патрик! Все идет к тому, что в Нью-Йорке тебе достаточно будет pied-a-terre[11]. И моя квартирка отлично тебе подошла бы!

Они оба уже разделись, но Уоллингфорд лишь положил голову на ее плоский, почти мальчишеский живот — скорее в знак капитуляции. Ему совсем не хотелось «еще потрахаться», как непринужденно выразилась Мэри. Он тщетно пытался выкинуть из головы мысль о том, как будет жить в ее шумной квартире на Пятьдесят-какой-то-там-стрит. Он ненавидел Мидтаун — сплошной грохот. По сравнению с этими улицами Восьмидесятые казались тихим пригородом.

— Ничего, к шуму ты скоро привыкнешь, — убеждала его Мэри, массируя ему шею и плечи.

«Да она просто мысли мои читает! — подумал Уоллингфорд. — Экая умненькая девочка!» Он обхватил ее бедра и поцеловал в мягкий плоский живот, пытаясь представить, как изменится ее тело месяцев через шесть — восемь.

— Но ведь для ребенка твоя квартира действительно лучше, Пат, — ворковала Мэри, лаская язычком его ухо.

Уоллингфорд не умел загадывать далеко вперед; ему оставалось только восхищаться теми качествами Мэри, которые он раньше недооценивал. Может быть, стоит у нее поучиться? Может быть, тогда сбудется его желание — устроить совместную жизнь с миссис Клаузен и маленьким Отто? Вот только действительно ли он так к этому стремится? Он вдруг совершенно утратил уверенность в себе. А что, если ему всего лишь хочется уйти с телевидения и убраться подальше от Нью-Йорка?

— Бедненький, — Мэри нежно погладила его пенис, но тот на ласку никак не отреагировал, — устал, наверно. Пусть отдохнет и наберется сил для подвигов в Висконсине.

— Знаешь, Мэри, для нас обоих было бы лучше, если бы в Висконсине у меня все удачно сложилось. Я имею в виду оба наших плана. — Она чмокнула его пенис, едва прикоснувшись к нему губами — так многие ньюйоркцы чмокают в щечку просто знакомых или не очень близких приятелей.

— Какой ты понятливый, Пат! И, в общем, ты действительно хороший и добрый, что бы там о тебе ни говорили.

— Ага, и скоро окажется еще, что я отличный источник генетического материала, — грустно пошутил Уоллингфорд.

Он попытался представить себе сценарий пятничной вечерней программы. Разумеется, Эдди уже внес свою лепту в его подготовку. Интересно, думал он, что именно добавит Мэри? Над тем, что Патрик Уоллингфорд произносил перед камерой, трудилось много невидимых рук, и, как он теперь понимал, Мэри была одной из участниц крупной игры.

Когда сделалось ясно, что Уоллингфорд более не расположен к любовным забавам, Мэри предложила отправиться на работу пораньше.

— Я же знаю, ты любишь заранее ознакомиться с тем, что потом запустят на телесуфлер, — сказала она, когда они уже ехали на такси в сторону центра, — а у меня есть парочка интересных идей.

Ее способность верно определить нужный момент была почти магической. Патрик слушал ее болтовню насчет «концовки» и того, что надо «как-то закруглять эту историю с Кеннеди», и догадывался, что она уже написала соответствующий текст.

Они миновали пост охраны и поднимались на лифте к себе в отдел новостей, и тут Мэри, видимо, посетила какая-то запоздалая мысль. Она взяла его за левую руку — прямо над отсутствующей кистью, тем исполненным симпатии и сочувствия жестом, который был свойствен многим женщинам, — и доверительно сказала:

— На твоем месте, Пат, я бы не стала обращать особого внимания на Эдди. Не стоит.

Войдя в редакцию, Уоллингфорд сперва решил, что царящий там шум-гам вызван тем, что они с Мэри приехали вместе — несомненно, кое-кто из сотрудниц видел, как они вчера вместе уезжали, и теперь, разумеется, об этом знали все. Но оказалось, что дело совсем в другом: Эдди выгнали с работы! Уоллингфорд ничуть не удивился невозмутимости Мэри. Надо думать, для нее это известие не было неожиданным. (С еле заметной улыбкой она поспешила нырнуть в дамскую комнату.)

Удивило Патрика вот что: когда его пригласили на встречу с начальством, в кабинете было всего двое — одна дама, известный продюсер, и один член правления, луноликий молодой человек по фамилии Уортон, который всегда выглядел так, словно с трудом подавляет рвотные позывы. Может быть, этот Уортон имел гораздо больший вес, чем казалось Уоллингфорду? Может быть, он, Патрик, и этого Уортона тоже недооценивал? Он вдруг почувствовал в безобидном Уортоне некую угрозу. Казалось, тот страдает бледной немочью, — таким бескровным было его лицо, но за равнодушием и вялостью вполне могла скрываться жажда власти, готовность смести с дороги любого — как Эдди, так и Патрика Уоллингфорда. Впрочем, Уортон ограничился тем, что лишь кратко упомянул о вчерашнем маленьком бунте Уоллингфорда и увольнении Эдди, дважды произнеся при этом «к сожалению», а потом оставил Патрика наедине с дамой-продюсером.

Уоллингфорд так и не понял, что все это означает и почему для разговора с ним выбрали именно эту даму. Впрочем, начальство и раньше не раз поручало ей проводить нравоучительные беседы — особенно когда Уоллингфорду требовалось дать пинка или «внятно разъяснить», что ему следует и чего не следует делать.

Даму звали Сабина. Она давно уже пробилась наверх, хотя много лет назад начинала как и все — рядовой сотрудницей новостной редакции. Патрик однажды спал с нею — она тогда была значительно моложе и в первый раз замужем.