– Я ничего от вас не требовала, – сказала она. – Я не просила вас… – Слово «разводиться» не выговорилось.

– Я знаю. – Дюпри уставился в пол.

Да, она не просила его бросить жену. И в чем-то это было еще хуже. Она не просила и тем самым стреножила его и себя возможностью. Если б той или любой другой ночью они переспали, у них бы появились претензии друг к другу и они бы затеяли долгую круговерть взаимных разочарований, обманов и предательств. Но они выбрали наихудшую разновидность привязанности: чистую. Миг влюбленности они поймали в силок и эгоистично сохраняли его девственность.

Никакой муж, никакая жена, никакой двадцатичетырехлетний бармен не переплюнут человека, с которым ты стараешься не переспать. У грезы всегда свежее дыхание, она не забывает важные даты. Вкупе с маленькими жертвами Дюпри, о которых Каролина знала, и одной большой, которой он ее огорошил, все их перегляды, улыбки, комы в горле и мечты друг о друге выглядели прозрачной фальшью. И однако сейчас она себя так чувствовала, словно ее застукали в постели с Дюпри.

– Я хотел вам помочь, – сказал он.

– Я должна вас поблагодарить? – холодно спросила Каролина.

– Нет, конечно.

– Вы не смели решать за меня, Алан. Если я облажалась…

– Вы не облажались. Все сделали правильно. Вы же не знали, что он бросил нож. А если б он выхватил у вас пистолет?

– Он был в дымину пьяный!

– Нет. Это был правильный выстрел.

Каролина уже была готова понять и простить Дюпри, но его снисходительность ее взбеленила:

– Вы себя-то послушайте! Зачем подбрасывать нож, если выстрел правильный?

– Вы были в шоке. – Дюпри вскинул руки. – Я хотел снять с вас груз.

– А теперь хотите шокировать. Теперь хотите придавить.

Дюпри потер виски:

– Нет. Я сказал, чтобы…

– Вам лучше уйти, – перебила Каролина.

– Я сказал, чтобы вы поняли, как сильно я…

Каролина вскочила, ее всю колотило:

– Как сильно, как сильно! – Она глотнула воздух. – Идите вы к черту, Алан! По-вашему, я не знаю? Последние шесть лет я тоже была здесь. В основном одна! – Голос ее дрогнул, она стиснула зубы. – Я прошу вас уйти, быстрее. – Каролина раскрыла папку и притворилась, будто читает, хотя буквы плыли перед глазами.

Дюпри развел руками – словно сдавался или просил понять. Но сейчас Каролина не принимала капитуляции и понимать не желала. Дюпри уронил руки и кивнул:

– Хорошо.

Он шагнул к двери, потом обернулся, но так ничего и не сказал. Просто вышел из комнаты, дверь тихо закрылась. Каролина затаила дыхание, ожидая, когда щелкнет замок. Выждав еще минуту, прошла к своему столу и шваркнула на него папку с делами Паленого. Потом вяло отшвырнула свой мобильник. Телефон шмякнулся на чей-то стол и свалился на пол.

Той ночью Дюпри держал ее в объятиях, гладил по волосам и повторял, что она поступила правильно, вместе с ней прекрасно понимая, что она просто запаниковала. Потом ее старалась утешить мать, насмотревшаяся полицейских телесериалов: «Ты кого-то застрелила – ну и что? Для того тебе и даден пистолет». Каролина знала только одного копа, который убил человека, и все же отчасти мать была права. Она всегда была отчасти права. Пистолет выдали именно для таких случаев. Но она постаралась об этом забыть. Дело не в том, что она выстрелила. А в том, что притворялась, будто не напортачила. Тогда она еще не знала, что Дюпри подбросил нож, но погрязла в самообмане, не слушая внутренний голос, говоривший, что она оплошала. Она промолчала и позволила официальному вранью заглушить ее собственную интуицию.

В тот вечер у нее была секунда-другая, чтобы решить, нужно ли вообще открывать огонь. Все копы были на ее стороне. Она застрелила разъяренного пьяницу, который пересек смертельную зону, а перед тем чуть не убил жену. Каролина очухалась, когда Дюпри уже обработал место происшествия. Заметив нож возле трупа, она облегченно вздохнула, но, если честно, впервые его увидела лишь тогда. Каролина себя чувствовала обманщицей: все говорили, она поступила правильно и смело (смело!), но она-то знала, что просто испугалась.

Гленн Риттер. Так его звали. Про себя она редко называла его по имени, только «дебошир» и «мужик». После похорон собралась с духом и подошла к его жене. Опираясь на костыли, миссис Риттер, еще в синяках и бинтах, рассказала, что вначале муж напивался изредка и только угрожал, но вскоре угрозы сменились тумаками и багровыми фингалами, о которых возвещала нетвердая поступь в коридоре. Когда он стал напиваться каждые выходные, а затем и в будни, побои обрели шаблон со своей шкалой частоты и злобности. На полном серьезе миссис Риттер сказала, что при желании могла бы составить их график, наподобие приливов и отливов.

Но потом она смолкла, буднично поблагодарила за спасенную жизнь и отвернулась. Конечно, Каролина надеялась получить что-то вроде прощения, этакого отпуска вины, но, вероятно, слишком многого хотела от женщины, которая терпела приливные побои от любимого человека.

Каролине казалось, что коллеги сомневаются в ее квалификации, однако на деле сомнение исходило от нее. Она убила безоружного. И тут главное не законность поступка, и не то, заслужил ли это убитый, и даже не то, грозила ли ей опасность. Все это спорно, суть не в том. А вот что бесспорно: вправду ли она использовала все другие способы разрешить ситуацию? Нет. Шесть лет она пряталась за отговорку про смертельную зону, заглушая свою интуицию и подрывая веру в себя. Жить с мыслью о допущенной ошибке было легче, чем жить в многослойном вранье.

Согласиться, что выстрел в Гленна Риттера был необходим, означало согласиться с тем, что на свете все просто: есть хорошие люди и есть плохие, бессовестные. Эта парадигма служила защитой многим копам, но Каролина не желала ее принять. Вот потому-то она занималась и уголовным правом, и поэзией, была сыщиком и гуманитарием. Дело не только в сострадании – равно в честности и эффективности. Просто отловом злодеев ничего не добьешься. Но если ищешь истину, она откроется и сквозь крохотные щели покажет твою собственную низменную натуру.

Вспомнились слова Блантона: а этот про

сто сломленный. Копу так легче: они сломлены, а мы целехоньки. А что, если и те и другие смотрят сквозь щели с разных ракурсов, но в самообмане запутались все? Большинство полицейских не воспринимали преступление в таких категориях. Они чтили абсолюты: младенец в наркопритоне Тормоза Джея. И сама Каролина не считала, что убийство Гленна Риттера и убийство Паленого равнозначны.

И все же, наверное, в них было кое-что общее: миг страха, гадливость к себе и последующее раскаяние. Хотелось верить, что Ленни Райана тоже пронзил страх, и тогда его поступок будет хоть немного понятнее. Каролина не встречала преступника, который считал бы себя злодеем. Всегда кто-то был еще хуже. Даже детоубийцы и насильники могли назвать тех, чья бесчеловечная жестокость не имела оправдания. В конечном счете все мы надеемся, что наши грехи простятся. Каролина запамятовала, а Дюпри невольно напомнил: ложь миру – ничто по сравнению с ложью себе.